Тайная любовь княгини

– Пойми, государь, не дело великокняжеское до обычного чернеца-то опускаться. А может, еще господь разобьет твою болезнь божественным жезлом. Молись!

– Видно, не убедить мне тебя, упрямца, – грустно заметил государь. – Если не желаешь мне дать пострижения, то хотя бы положи на меня мертвого монашеское одеяние.

Василий Иванович совсем стал плох, язык у него отнялся, и он беспомощно шевелил губами, творя молитву.

– Отходит государь, – признал митрополит Даниил.

Великий князь приподнял руку для крестного знамения, но потом крепко ухватил митрополитову ладонь и поднес ее к губам.

– Прошу, – шептал Василий Иванович, – не отринь мою просьбу, владыка.

– Платье монашеское несите, – приказал Даниил, терзаемый состраданием. – Да живее же! – яростно прикрикнул митрополит на застывших бояр. – Дышит еще пока наш государь, спешить нужно постриг совершить.

Принесли монашеское платье.

– Куда ж такое короткое! – обозлился митрополит. – Тесно в нем будет государю лежать.

– А ты, митрополит, не горячись, монашеское одеяние нашему государю ни к чему. Великим князем Василий Иванович жил, в белом платье и помирать будет, – властно произнес Юрий.

Митрополит сурово посмотрел на него и произнес во всеуслышание:

– Смертную волю своего брата решил отринуть, нечестивец! Не будет тебе благословения от моих рук. А теперь, бояре, выведите Юрия Ивановича из покоев.

– Вот как ты заговорил, митрополит, – едва справлялся с яростью государев брат. – Жизнь-то, она длинна, по-разному поворачивается. Кто знает, может быть, ты с будущим московским государем рассорился, – на прощание сказал дмитровский князь.

– Господи, помилуй тебя, грешного, – митрополит накрыл епитрахилью[34] голову умирающего.

Оторвалась от московского государя душа в виде тонкого облака и рассеялась среди струек копоти.

Часть третья ПОЛЮБОВНИКИ

ПЕРЕПАЛКА В БОЯРСКОЙ ДУМЕ

Год после смерти Василия Ивановича пролетел змеем о трех головах – куда ни глянет окаянное чудище, всюду лихо.

Поначалу зима выдалась как никогда холодной, и три богадельни подле Симонова монастыря обросли аршинными сосульками, приморозив своих обитателей. Как никогда в эту годину лютым был зверь. Волки сбивались в огромные стаи и наводили на всю округу такой страх, какой московиты не ведали даже при нашествии Мамая. Звери нападали на обозы, раздирали людей и лошадей и совсем близко подходили к кремлевским стенам, чувствуя себя в московских посадах так же свободно, как в дебрях леса.

Небывалый холод выстудил медвежьи берлоги, и добрая дюжина косолапых блуждала по окрестностям в поисках легкой поживы. Медведи были так нахальны, что переходили мосты и утаскивали стрельцов, стоящих в дозоре. Чаще всего жертвой разгулявшейся нечисти становились нищие и бродячие монахи, которым при встрече с лютым зверем не помогали ни спрятанная на груди ладанка, ни молитвы.

Такой же нечестивой в прошедший год оказалась и весна. Лихоманки, спрятанные в снежных горах, ожили с первыми теплыми лучами и, изголодавшись за долгую зиму, с жадностью набросились на поселян, поедая их тела.

Лето в эту годину тоже оказалось злым. Поганый змей пролетал над московской землей и, дохнув снопом искр, запалил хвойные леса. Столица на месяц окуталась в едкий смрад, и за большими тяжелыми облаками не видно было ни куполов соборов, ни крестов. В пламени сгинула часть посадов, а близкие выселки выгорели дотла.

Злые силы успокоились только тогда, когда митрополит Даниил благословил четырехлетнего Ивана Васильевича на царствие. Пропели дьяконы многие лета новому государю, а бояре снесли большие дары, на том все как будто угомонилось.

Но оказалось, что прошедший год – это предтеча большой беды. Теперь средний брат Юрий всех крамольников принимал с милостью, одаривая их щедрыми гостинцами, и держал при своем дворе как первых слуг.

Юрий и ранее заявлял свои права на великокняжеский стол перед малолетним племянником, а сейчас, после смерти старшего брата, во всеуслышание заявил, что если и держать кому самодержавный скипетр, так только ему. Понимая слабость малолетнего государя, прочие Рюриковичи липли к Юрию Ивановичу, как репьи к хвосту лошади.

Особенно откровенны были Шуйские и призывали бояр к неповиновению, утверждая, что кланяться придется не малолетнему государю, а полюбовнику Елены Глинской – Ивану Овчине-Оболенскому.

Юрий отказался от своей клятвы, разослал по многим городам Руси посыльных и велел растолковывать, что целование было невольным. Будто бы насели на него дюжие бояре и объявили – ежели не примет он крестное целование младенцу Ивану, то отвернут ему шею.

Многие из бояр, собрав скарб, тайно покинули родовые гнезда, и было ясно, что ежели Елена Глинская не выставит на дорогах кордон из стрельцов, то через два месяца не найдется даже боярышни, что могла бы подтереть юному Ивану нос.