Тайная любовь княгини

Иван Федорович жалел, что не остался во дворце на ночь и сейчас, уподобясь вору, вынужден тайком пробираться в покои государыни.

Совсем рядом раздался стук колотушек – это караульщики выпроваживали последних гостей, а следом послышался скрип затворяемых ворот. Позакрывали стрельцы улицы, опасаясь проникновения в Белый город кромешников и татей.

Иван Федорович ведал о том, что всякого мужа, попавшегося ночью на улицах града, караульщики могли побить до смерти, порой невзирая на чины. А потому терпеливо ожидал, пока стрельцы пройдут мимо. Отроки громко бренчали замками и напоминали ключников, рачительно заботящихся о достатке своего хозяина.

Мгла сгустилась. Неимоверно тяжелые облака навалились на луну и похоронили светило под грудами своих обломков. С каждой секундой тучи нарастали, и оставалось только мгновение, как ливень с грохотом обрушится вниз, долбя и размывая все, что выстроилось на земле.

В спаленке государыни горел огонь. Великая княгиня ожидала его, и Оболенский оттого торопился. Может, сейчас Елена Васильевна стоит перед лампадкой, чтобы вымолить прощение у Богородицы за плотский грех.

Князь представил ее склоненную фигуру, лебединую шею, одетую в меховое ожерелье, лоб, украшенный жемчужными нитями, янтарные подвески у виска. Иван даже разглядел, как сморщилось у колен платье.

– Хватай его, братцы! Ворог здесь затаился! – услышал Оболенский отчаянный глас, и в тот же миг чья-то крепкая рука так дернула князя за ворот, будто хотела вытряхнуть из кафтана.

Иван Федорович пытался освободиться, но отрок оказался силен – он уже сжал боярину руки и норовил опрокинуть его на землю.

– Вырываться надумал, тать! – визжал молодец, и можно было не сомневаться, что он сумел переполошить не только караул, но и соседние улицы. – Будет тебе от государыни.

Иван Федорович, не сумев вырваться, что есть силы заорал:

– Отойди прочь, холоп! Неужто не видишь, кто перед тобой! Зенки раскрой!

– А мне этого не надобно, татя от мужа я всегда отличить сумею!

– Лупи его, отроки! – услышал Иван Федорович другие голоса, а потом огромная тяжесть придавила его к земле, да так крепко, что не находилось силы даже для того, чтобы пошевелить мизинцем.

Стрельцы насели на Оболенского с лютостью дворовых псов: мяли кулаками бока, хватали за грудки и так истошно орали, будто брали в полон полк ворогов.

– Крути его, молодцы! Эко удумал – на государев двор пробраться!

Князь с огорчением подумал, что сегодняшним вечером ему до государыни, видно, не добраться и той придется в одиночестве стыть под своим пуховым одеялом. А еще было жалко кафтан, скроенный из лучшей персидской парчи, который теперь немилосердно трепали чересчур бдительные стражники.

– Что же вы делаете-то, нехристи эдакие?! – слабо противился боярин.

И вдруг тучи растрескались многими молниями, осветив небесным светом борющихся мужей.

– Господи, да это же сам Иван Федорович! – ахнул один из отроков, испуганно отступая. – Десятник, да мы так конюшего прибить можем!

– И вправду Овчина-Оболенский, – поднялся на ноги десятник. Даже в темноте можно было разглядеть, что лицо его побледнело. Понимая, что время для челобития упущено, он нерешительно топтался с ноги на ногу, потом неловко предложил помощь: – Дай я тебя отряхну, боярин, весь кафтан запачкал, сердешный.

Огромная молния разорвала темень, и острый конец огненной стрелы сокрушил стоящую неподалеку одинокую сосну, которая тотчас вспыхнула сухостоем, высоко к небесам выбрасывая пламя. Огонь был так велик, что добрался до темного брюха грозовых облаков.

– Чего там кафтан! – набросился на десятника князь Оболенский. – Самого едва не зашибли! Ежели был бы похилее, так давно уж душу бы вытряхнули. Говорено вам было – прежде чем лупить, узнать нужно, кто таков. – Иван Федорович вытер рукавом грязь с лица. – Ежели такое рукоприкладство пойдет, так Москва без лучших людей останется!

– Истинный бог, останется, господин, ежели такие олухи в карауле стоять будут, – серчал десятник. – Неужто не заприметили, что это князь Иван Федорович?!

– Как же тут заприметишь, голова, – за всех оправдывался рябой детина. – Темень была лютая.

– Высечь бы вас, дурни, – брызгал злостью десятник, – вот тогда вы зенки разуете.

– Прости, господарь, не губи грешные души, Христа ради! – склонились перед боярином отроки. – Разве могли мы думать, что такой чин в одиночестве ходить будет. Не по злому умыслу.

Хлынул дождь. Он был такой силы, что мгновенно смыл с лиц кровь, а с душ – злобу.

– В железо бы вас всех да запереть чугунной дверью в Боровицкой башне… Вот тогда сумели бы отличить боярина от холопа.

– Да коли знать, боярин… не гневись… хочешь, до самого дворца проводим, – бормотал, подставив бритую голову под упругие струи, рябой детина. Вода сбегала ему за шиворот, промочила насквозь рубаху, но отрок мужественно принимал наказание свыше.

– Не к дому я сейчас иду, дело у меня срочное государское имеется. Во дворец мне попасть надобно. И чем скорее, тем лучше! Отворяй ворота немедля!