Тайная любовь княгини

Детины, уперевшись ногами в крутой скользкий берег, потащили друг дружку за волосья. Оба рослые, светлолицые, они напоминали яблоки, упавшие с одной ветки, и Иван Федорович не сразу определил, кому же отдать предпочтение в этом споре. Лишь присмотревшись, он сделал свой выбор – остановился на поединщике с веснушчатым лицом.

Молодцы матерились, истошно орали, пытаясь сдвинуть противника хотя бы на пядь, но силы оказались примерно равными. Их поединок сопровождал многоголосый рев московитов, собравшихся по обеим сторонам реки и горячо поддерживавших своего родича или товарища. Наконец веснушчатый детина изловчился и дернул на себя супротивника, опрокинув его с трехаршинной высоты в полноводную Неглинку.

Судный муж поднял руки вверх, и спор на том был завершен. А потом, по обычаю московской старины, проигравший взвалил себе на плечи рыжего победителя и перенес через Неглинку, тем самым признав его правду. Князь Иван Овчина-Оболенский поддал в бока лошади и поехал далее во дворец.

Великая московская княгиня в этот день с утра принимала доклады. Дворяне и дьяки стояли в Передней и терпеливо дожидались своей очереди предстать перед очами государыни. Бояре глаголили о том, что государыня сегодня особенно строга и лучше поддакнуть иной раз Елене Васильевне без нужды, чем быть битым на площади батогами. По опыту служивые люди знали, что великая княгиня вникала в каждый вопрос с основательностью и дотошностью попа на исповеди, а потому главы приказов старались знать свое дело отменно.

Иван Федорович прошел в Переднюю, и бояре склонились так низенько, как могли бы чествовать одного только государя.

В комнате у Елены Васильевны находился дьяк Судной палаты. Мужичина божился, что сумел сыскать государеву измену. Будто бы одна из мамок великой княгини в самое полнолуние сыпала на Благовещенскую лестницу пепел и волхвовала над следами государыни. Дьяк лукаво посматривал на Елену Васильевну и за бдительность свою попросил полтину к жалованью.

– Мамку ты признаешь? – спросила великая княгиня.

– Как же не признать, когда едва ли не каждый день во дворе ее вижу.

– Кто же это такая?

– Вдовая боярыня Пронская, государыня.

– Ступай, дьяк, – сдержанно отвечала Елена Васильевна. – Полтину к жалованью получишь.

– Мне бы, государыня, окромя жалованья, именьице боярыни Пронской добавить, – взмолился дьяк. – Семейство-то мое растет, жена опять на сносях, вот мы бы в этих хороминах все и разместились. А еще у боярыни садик хорош, а в нем три яблоньки прижились. Вот где детишкам моим раздолье сыщется.

– Пошел в сени, плут, – прикрикнул на дьяка конюший. – Ежели тебе доверять, так ты половину бояр со света божьего повытравишь.

– Крест целую, что правда, – божился дьяк. – Хошь кнутами запори, а я от своих слов не отступлюсь.

– Ладно, не время мне с тобой препираться. А ежели в чем увижу дурной промысел, так помрешь в казенном месте.

Поднялся дьяк с колен, и караульщики плечиками оттеснили лукавого мужичонку.

Великая княгиня сидела на высоком кресле, которое стояло на небольшом возвышении у самой стены. На государыне было бордовое парчовое платье, на шее – алмазные ожерелья, а поверх плеч – шубка золотная накладная. Этот немецкий наряд великая княгиня надела нынче впервые и теперь напоминала иноземную герцогиню. Башмаки на государыне тоже были иноземные, скроенные из бархата и сафьяна.

– Так что пишут о старицком князе, государыня?

– Подьячий Семен Мальцев вчера передал, что князь Андрей думает сбежать.

– Сбежать? – подивился Овчина-Оболенский. – Только с чего бы это ему бежать, матушка, ежели худое от тебя не ждет. Да и как это возможно? Неужели он столько земель без присмотра оставит?

– Не так старицкий князь прост, чтобы свою вотчину без надзора оставлять. А бежать он хочет в Литву, для того чтобы земли свои приумножить. – Видно было, что Елена Васильевна уверена в ябеде. – А еще мне донесли, что у Андрея есть лишние люди, а ведь он крест целовал, что никого на службу брать не станет без моего ведома. И я вот о чем подумала, Иван Федорович, как бы эти люди не совокупились заедино да лихо супротив своей государыни не умыслили.

– Непокорен князь Андрей, согласен с тобой, матушка, но чтобы до лиха дойти… Думаю, не отважится он на такое. Это ведь нужно через грамоту проклятую перешагнуть, а на такое только тать да лихоимец сподобится.

– А ежели сподобится, Иван Федорович, что тогда?

– Елена Васильевна, повели ему быть на московском дворе.

– Хорошо. И пусть гонец скачет немедля!

ПОТАЙНОЕ ПИСЬМО

– Думается мне, князь, что обо всех твоих начинаниях государыне становится известно, – перешел на шепот Федор Пронский. – Слухачи в твоем дворце прячутся и доносят на тебя.

Андрей Иванович и сам замечал, что порой великая княгиня знает о старицких делах не меньше, чем его ближние бояре.

– Прав ты, князь. Затылком чувствую вражий взгляд. Раньше среди своих людей мог в открытую глаголить о московских делах, а сейчас не один раз оглянусь, прежде чем о государыне слово молвлю. Если я и могу кому-то доверять, Федор, так это только тебе.