Протесты, крики гнева, страха и боли, попытки вырваться из лап мучителей — все было напрасно. Перевес в силах был слишком очевиден. Обе жертвы после нанесенных ударов впали в состояние оцепенения, между тем как грайки продолжали вершить свое черное дело. Над ними в листве древней рощи захлопала крыльями горлица, и ее призывное воркование разнеслось в теплом воздухе июльского дня, словно в мире все шло своим чередом. Ласковое солнышко пробилось сквозь прорези в зеленой кроне и упало на белые цветы чемерицы — цветы печали, цветы смерти.
Кротов подвели к колючей проволоке, провисшей между полусгнившими столбами старой ограды, огибавшей Хэрроудаун. Над нею у самой земли колыхалась колючая ветка терновника.
Брейвис после нанесенных ударов находился в полузабытьи; Виллоу обезумела от боли и своим слабым, надтреснутым голоском все звала и звала на помощь Скинта. Смитхиллз и Скинт сначала отчаянно рвались из лап стражников, но потом обессилели и, низко опустив головы, затихли.
Грайки же продолжали действовать так, будто выполняли обычную, будничную работу.
— Подвинь его немного. Правильно. Вот так будет в самый раз, — слышались слова. И еще: — Ты только себе вредишь, старая перечница. Перестань трепыхаться — тебе же лучше, скорее все кончится. — Оба крота делали слабые попытки сопротивляться, понимая, что страшный конец уже близок, однако после нанесенных ударов их передние лапы бессильно повисли, и на землю с них капала кровь.
Когда последние приготовления были завершены и грайки обернулись к Уйду, ожидая сигнала, Триффан закричал:
— Во имя любви к роду кротовьему, о Хенбейн из Верна, останови эту жестокую казнь! Если не хочешь, то хотя бы позволь мне встать на их место — я их вожак, я за них в ответе!
Хенбейн подняла лапу, и грайки схватили кротов. Проволока теперь приходилась прямо над их головами. Они ждали только сигнала.
— Конечно, Триффан, я тебя вполне понимаю. Наблюдать, как наказывают, даже если наказание справедливо, — всегда неприятно. Покайся — и они останутся жить.
— Что значит покаяться?
— Да ничего особенного — признайся, что грешен, признай Слово и откажись от Камня.
— Я...
— Нет! — вскрикнул Брейвис. — Ты не посмеешь!
— В знак моего особого расположения, а также потому, что эти двое слишком напуганы, чтобы отвечать за свои поступки, я дозволяю тебе произнести покаяние и за них, — произнесла Хенбейн, подходя совсем близко к Триффану и не спуская с него глаз.
— Одно только слово, — прошептала она. — Всего одно слово или кивок — и...
— Будь ты проклята! — неожиданно прохрипела Виллоу. — Ни ему, ни кому другому не позволю говорить за себя!
— Ну так как, Триффан? — вкрадчиво произнесла Хенбейн, лаская его плечо.
— Если... если я покаюсь, отпустишь ли ты всех?
— Я поступлю по справедливости.
— Ты их отпустишь?
— Может быть.
— Они станут свободными?
Ярость на мгновение сверкнула в глазах Хенбейн. Как? Кто-то собирается ставить ей условия!
— Милость Слова велика! — процедила она сквозь зубы.
— Феск пообещала мне свободу, но не сделала этого! — крикнул Скинт.
Хенбейн пропустила его слова мимо ушей. Гроза в данный момент миновала Скинта. Однако грайки нетерпеливо переминались в ожидании приказа, и Хенбейн, видимо, настроилась не отступать.
— Ну так что, Триффан, готов ли ты принять покаяние за себя и за остальных?
Наверное, ни одному кроту не доводилось переживать такого смятения, какое охватило тогда Триффана. Вокруг него и внутри него царил сплошной мрак, и не стало на свете Босвелла, чтобы поддержать его!
— Я могу отвечать только за себя, Хенбейн, но не за других. Брейвис объявил свое решение, да и Виллоу тоже, хотя ей-то и вообще не в чем каяться. Ваша расправа над ней показывает еще раз, как бессмысленно и беспощадно Слово. Она прокляла тебя... Я же сам...
— Ну?
— Я же сам готов покаяться, если Словом поклянешься, что отпустишь остальных.
С минуту Хенбейн глядела на него с ненавистью, а затем произнесла:
— Ловко ты придумал! Но так не пойдет. Хватит торговаться. — И закончила, обернувшись к грайкам: — Не нравится мне этот крот, что-то в нем не внушает мне доверия. Нет, не внушает.
Тут Хенбейн захлестнула такая волна ярости, что глаза ее сузились, рот оскалился, черная шерсть на спине стала дыбом.
— Отдай приказ — казнить этих двух, потом подвесишь за носы и остальных, — бросила она, обращаясь к Уйду. Вдруг ее голос сорвался и перешел в истошный вопль, который запомнился им на весь остаток дней: — Во имя Слова, волею Слова да будут они наказаны! В жертву тебе приносим мы их, о Слово! Они не желают каяться, не желают быть прощенными. Так пусть же память о них умрет вместе с их предсмертным стоном? Но да станет известно всем, что Триффан из Данктона оказался трусом и предал свой Камень, потому что согласился принять покаяние!
— Сжальтесь над ними! — закричали Триффан и Скинт. — Возьмите нас вместо них!..
Брейвис и Виллоу в последний раз взглянули на своих друзей: в их глазах не было страха — одна лишь любовь. И Виллоу, как бы в утешение им обоим, но обращаясь к Скинту, прошептала: