Тайная стража России. Очерки истории отечественных органов госбезопасности. Книга 3

Это впечатление подтвердилось и укрепилось следующей ночью. Допрос производился уже следователем Счастливцевым. Не предъявляя никакого обвинения, он прочитал против него показания профессора Озерова, с которым у Кондратьева никогда не существовало никаких личных отношений. При этом Счастливцев заявил, что последний может спасти себя лишь чистосердечным разоружением. На вопрос Кондратьева, какое преступление он совершил, следователь ответил, что он это должен знать сам лучше него. Участвующий в допросе следователь Климов неоднократно называл Кондратьева государственным преступником.

При следующем ночном допросе Гай и Счастливцев стали говорить, что Кондратьев входил в контрреволюционную вредительскую организацию «Московское общество сельского хозяйства» (МОСХ). Они огласили выдержки из отдельных показаний, в которых неопределенно указывалось, что он принимал участие во вредительской деятельности МОСХ, являясь идеологическим руководителем. М.И. Гай заявил об имеющемся в его распоряжении громадном количестве аналогичных показаний, что рано или поздно ему придется сдаться и рассказать о своих преступлениях, в противном случае, на фоне других «разоружившихся» лиц, следствие будет рассматривать его как упорного, несдающегося врага советской власти.

При одном из следующих ночных допросов Гай заявил, что жена Кондратьева пыталась взять из кабинета и скрыть не обнаруженные при первом обыске секретные документы. ЭКУ эту попытку пресекло, жена арестована. Кондратьев хорошо знал, что никаких секретных документов в его кабинете нет. Однако сообщение об аресте жены воспринял как действительность. Кроме нее, у него был маленький ребенок, которого он очень любил. С этого времени Кондратьев почувствовал начало душевного перелома. Он начал примиряться с мыслью о необходимости пожертвовать собой, своим именем, честью.

До этого момента следствие не вело никаких протоколов допроса, как будто их не было. После того как Кондратьев «сломался», ему предложили подписать протокол, написанный Счастливцевым, который не имел никакого отношения к предшествовавшим разговорам. В нем отмечался лишь контрреволюционный характер идеологических настроений Кондратьева и ничего не говорилось о принадлежности к контрреволюционной организации и о вредительстве. Кондратьев документ подписал.

На следующем допросе Гай заявил, что жена его освобождена. Кондратьев написал обширную записку, по его словам единственное письменное показание, отвечавшее действительному положению вещей. Там он категорически отрицал свое участие в каких-либо контрреволюционных организациях, но в то же время признал ошибочность и реакционность некоторых своих взглядов в области экономической и аграрной политики.

Эти показания Гая не удовлетворили, начались дальнейшие допросы, новые требования признания вредительской деятельности и участия в контрреволюционных организациях.

Так как Кондратьев не соглашался дать эти показания, то следователь объявил, что к нему как к злейшему и упорному врагу советской власти будут применены репрессии. Он лишился права приобретать продукты из тюремного кооператива. Это продолжалось в течение его пребывания за ЭКУ.

Кондратьев вспоминал, что «на одном из допросов след. Счастливцев после ряда оскорбительных эпитетов по моему адресу в резком тоне заявил мне, что “не только с меня будет снята голова, но и с корнем будет вырвана, как кулацкое отродье, вся моя семья”. Тут же при мне по телефону он отдал распоряжение немедленно привести в исполнение уже подписанный ордер на новый арест моей жены. И следующей ночью он вызвал меня к себе, когда в соседней комнате горько рыдала женщина, в голосе которой мое расстроенное уже воображение заставляло узнать голос моей жены, тем более что следователь подтвердил факт ее ареста.

Я близорук и не могу обходиться без очков. Тем не менее очки у меня были отобраны, хотя позднее, когда я дал показания, я носил их совершенно беспрепятственно»[350].

Подследственного лишили права пользоваться книгами, прогулками, хотя позднее, когда он дал показания, ему разрешалось получать сколько угодно книг, ежедневно передавались газеты, были предоставлены прогулки.

Все допросы в ЭКУ, длившиеся месяц, происходили, за некоторыми исключениями, почти каждую ночь напролет. Вопреки правилам тюремный надзор запрещал спать. Позднее, когда Кондратьев дал показания, запрет был отменен.

Крайне нервное потрясение, усиленное тяжелыми ночными допросами, постоянными угрозами смерти и сопровождаемое явным недостатком физических сил, деморализовали его психику. Он потерял способность нормально воспринимать действительность. Им овладело беспредельное чувство отчаяния, безысходности, сменявшееся апатией.