Тайная стража России. Очерки истории отечественных органов госбезопасности. Книга 3

Через пять дней после ареста он был переведен в распоряжение Секретного отдела и вызван на допрос к Я.С. Агранову. «Тов. Агранов заявил мне, что он говорит со мной в качестве того представителя советской власти, от которого зависит моя судьба, ибо он будет докладывать мое дело Коллегии ОГПУ, т. е. органу, которого я сам не увижу. Он указал, что рекомендует мне не сопротивляться и не вступать в борьбу, т. к. в такой борьбе я могу только погибнуть; что ко мне предъявляется определенное политическое требование “разоружиться”, т. е. признать свою принадлежность к контрреволюционной организации. Обо мне дали уже соответствующие показания Н.Д. Кондратьев, А.В. Чаянов и Н.П. Макаров, и с моей стороны было бы бессмысленно запираться. С лицами, против которых следственные власти собрали достаточно показаний, но которые упорствуют в непризнании своей вины, ОГПУ может поступить и поступает одним определенным образом: оно приговаривает их к высшей мере наказания. Наоборот, показания разоружившегося врага совершенно не интересуют ОГПУ как орган политический, а не судебный. Моя судьба, таким образом, в моих собственных руках»[355].

Л.Н. Юровский продолжал отрицать свою виновность. Через день или два он был переведен в камеру № 35 внутренней тюрьмы, в которой находился А.Н. Гумилев, выполнявший, как выяснилось впоследствии, поручения Секретного отдела. Пребывание в одной камере с ним оказало огромное влияние на Юровского, такое же, как и на Кондратьева. Влияние Гумилева было направлено на то, чтобы нарисовать картину обращения с арестованными, отказывающимися дать требуемые показания, в самых мрачных красках и убедить в неизбежности признания своей несуществующей вины. Он рассказал, что сам приписал себе ряд преступлений, которых не совершал, и что ему как «разоружившемуся» обещано освобождение. Заявил, что вместе с ним в камере № 35 находился инженер, содержавшийся ранее в одной камере с Н.Д. Кондратьевым (в действительности Гумилев сидел вместе с Кондратьевым до того дня, когда его посадили к Юровскому). От этого инженера ему якобы было известно признание Кондратьева, Макарова, Чаянова и других лиц в принадлежности к контрреволюционной крестьянской партии. Указали и на участие в ней Л.Н. Юровского. Они это сделали ради спасения своих жизней. «Именно это сообщение и произвело на меня потрясающее впечатление, — писал Юровский. — Оно подорвало во мне веру в возможность выяснить истину. Совпадая со словами т. Агранова, т. е. не возбуждая сомнений, это сообщение делало правдоподобными и другие рассказы Гумилева. Но главное, оно доказывало мне, что в процессе следствия заключенные дают показания, ничего общего с действительностью не имеющие. Макарова и Чаянова я видел в течение последних лет всего несколько раз, и притом случайно. Ни в каких отношениях я не был близок с ними и не имел даже отчетливого представления об их взглядах и убеждениях. Между тем оказывалось, что после ареста я зачислен ими в какую-то организацию. С Кондратьевым я был в приятельских отношениях, но ни о какой партии или политической группе с ним никогда не разговаривал. Я могу сделать один только вывод. Обстановка, очевидно, действительно такова, что против меня могут быть даны самые фантастические показания»[356].

Юровский пришел к заключению, что необходимо уступить. Он поставил при этом лишь два условия: первое, что будет оказана помощь в составлении показаний; второе, что будет возвращен в ЭКУ. Эти условия были приняты. Первое выполнено, второе нарушено в середине октября 1930 г.

Показания Юровского в Секретном отделе совпадали по содержанию с теми, которые были получены от других обвиняемых. Его показания составлялись на основании тех сведений, которые он узнавал во время допросов. Он отмечал важнейшие из них на листке бумаги, а затем в камере эти записи облекались в соответствующую форму.

Юровский уже не оказывал сопротивления. Он противился лишь одному: не хотел признавать себя вредителем. К тому же Агранов и не настаивал на таком признании. Позже, после перехода в ЭКУ, он бросил всякое сопротивление и в этом вопросе.

В начале октября 1930 г. следствие, как сказал Агранов, приближалось к концу. Условились, что в ближайшие дни Юровский напишет декларацию о своем отношении к советской власти. Это должно стать последней фазой следствия. Однако ночью 12 октября 1930 г. его вновь вызвали в Экономическое управление.