Тайная стража России. Очерки истории отечественных органов госбезопасности. Книга 3

Так, при характеристике действий латышской дивизии в составе советских войск и советских партизан на территории Латвии негативно оцениваются «сознательная отправка латышей на смерть», «русификация стрелковой дивизии», «наличие в партизанском движении чуждых, нелатышских элементов, которые не знали местную ситуацию и часто жестоко расправлялись с мирным населением»[768].

Таким образом, позиция большинства прибалтийских историков при исследовании событий 1941–1944 гг. отвечает общим принципам внешней и внутренней политики руководства прибалтийских стран и имеет четко выраженную антироссийскую направленность. При этом наблюдаются многочисленные случаи сознательного искажения исторических фактов и даже прямая подтасовка исторических источников для подтверждения своей концепции.

8. Одной из наиболее тенденциозных тем, освещаемых в современной зарубежной историографии, является вопрос происхождения и деятельности националистических формирований в Прибалтике.

В исторической, специальной и публицистической литературе история деятельности националистических формирований неоднократно становилась предметом изучения. Для многих зарубежных политиков и публицистов оценка деятельности националистических бандформирований зависит от отношения к конкретной стране, от общемировой конъюнктуры, от конкретных шагов, предпринимаемых для борьбы с формированиями. Спектр оценок меняется от «отрядов террористов и бандитов» до «партизан и повстанцев, сражающихся за свободу своего народа». Показательна в этом отношении работа бывшего премьер-министра Эстонии М. Лара[769], который называет отряды «лесных братьев» «вооруженным движением сопротивления», а также «людьми, которые жили свободными и умерли свободными»[770]. За каждым термином стоит определенная философия и политическая направленность, стоят интересы различных государств, альянсов и людей.

Даже в современной российской историографии последних лет можно найти несколько разнообразных по форме и содержанию определений. Так, один из вдумчивых и серьезных исследователей послевоенных процессов в Прибалтике Е.Ю. Зубкова пишет о «вооруженной оппозиции», В.П. Галицкий в своих работах исследует деятельность «сепаратистско-повстанческих организаций», а М.Ю. Крысин, указывая на предвзятость многих историков и публицистов, употребляет понятие «националистическое сопротивление», совершенно справедливо задаваясь вопросом: «Что же такое националистическое сопротивление, кто были его организаторы и участники»?

В документах 1940-х — начала 1950–х гг. общеупотребительного термина также не встречается[771]. Общий смысл всех формулировок одинаков: на территории Прибалтики и западных районов РСФСР действовали многочисленные националистические бандформирования, поскольку они состояли в основном из латышей, литовцев, эстонцев, поляков и отчасти русских граждан, совершавших террористические акты, связанные с убийствами и покушениями, захватом заложников, взрывами государственных учреждений, грабежами и запугиванием населения.

Эти бандформирования нельзя рассматривать как плохо организованные, «не связанные друг с другом» группировки, хаотично образовывающиеся в результате неприятия советской власти и ее политики. Практически все бандформирования, особенно периода 1944–1949 гг., имели налаженные каналы связи между собой, «генеральным штабом латвийских партизан» или другими «руководящими центрами». Банды объединялись для проведения масштабных акций, проводили встречи и совещания, обменивались информацией, имели надежные места базирования, пособников и агентуру. Только после уничтожения наиболее крупных бандформирований и «изъятия бандпособников» ситуация стала меняться — многие бандиты легализовались, часть была вынуждена перейти в другие районы и там, не имея поддержки в незнакомой местности, была уничтожена.

В западной историографии сложилось устойчивое мнение, что причиной образования многочисленных отрядов «зеленых братьев» в Прибалтике служит карательная политика Советского Союза в 1940–1941 гг. и массовая депортация, проведенная в июне 1941 г., а также присущее всем прибалтам стремление к независимости. Вот что по этому поводу пишут известные прибалтийские историки, проживающие в США, Р. Мисиунас и Р. Таагапера: «Патриотический идеализм был главным мотивом {сопротивления}. В 1940 г. его умеряло стремление избежать смерти, но в 1945 г. война и две оккупации сформировали чувство, что двум смертям не бывать, а одной все равно не миновать». Однако, помимо лирики, первым среди мотивов указанные историки называют террор 1940–1941 гг. и возвращение карательной политики советского режима в послевоенные годы[772].

Аналогичной позиции придерживается большинство западных историков, а также их коллеги в Прибалтике. Патриотизм и стремление к независимости, с одной стороны, и советский террор — с другой — рассматриваются как главные побудительные мотивы, заставлявшие людей уйти в лес.