Тайная стража России. Очерки истории отечественных органов госбезопасности. Книга 3

Нарушая обычай, всё население дома, девушки, хозяйка, Афросиья, даже Васька, бежали за священником толпой, давя друг друга, прижимаясь к стенам, чтобы очистить духовным проход, обрывая хвосты платьев и всё же не поспевая точно проверить, кому больше воды, больше удачи.

Возбуждённые насторожившиеся певчие остались в зале одни, перемигиваясь, пересмеиваясь. Вот один многозначительно показал наверх, поскрипев ладонями. Смех. Другой на цыпочках прибежал через залу и заглядывает в двери, подавая сигналы. Дьячок грозится. Смех пуще, особый, щекочущий, обострённый вынужденным благолепием и неудачей, — им не посчастливилось хоть ущипнуть одну из девушек, почему-то не хотевших даже переглядываться и молившихся с упорно опущенными глазами. А всё дьякона штуки! Загнал их в дальний угол, за стойку. Авось после удастся, за завтраком. Пирог с капустой будет. А ещё что?

Топот многоножного стада проносится над их головами, спускается, снова приближается. Показался батюшка.

— Певчие, марш! — скомандовал он молодецким звуком.

— Что, брат, не повезло? — подталкивает высокий альт десятилетнего дисканта: не всякий раз!

Уходят медленно, под строгим взглядом дьякона, который недоверчиво следит за этим чинным «исходом», — точно какой-нибудь дошлый бас или баритон и впрямь мог бы остаться в углу за дверьми.

Конечно! Батюшка с достоинством быстро и красиво принял два золотых от Васьки, на прощание пожал ему руку, сделал общий поклон — и с последней струей свежего воздуха в зале сдунуло праздничное напряжение; члены размякли, лица распустились.

Паша с Амалией подошли к окнам, за ними теснятся другие, стараясь продлить развлечение, смотря, как певчие в картузах и долгополых капотах с позументами переходят на ту сторону набережной, вот заворачивают за шпалеры, почти безличные, их видно; вот подошли к плавучему трактиру… Миг — и их нет, но девушки всё смотрят.

— Гордый батюшка! Не то, что о. Михаил. Не захотел моей стряпни откушать, — обиженно фыркает Афросинья.

— Не горюй, Афросиньюшка! Зато я попробую, сделаю честь, — обхватывает её сзади Василий Николаевич.

— Брось! Помолиться не успели. Честь какая, что твой красный нос угощение зачуял, — сердито вырывается кухарка: на молебен небось не пришёл!

Возвращаются Васька с Авдотьей, провожавшие духовенство до улицы.

— Ну, слава Богу, всё, как у людей, — облегчённо вздыхает Авдотья, рассаживаясь посвободней, и тотчас впадает в жалобный тон: кажется, весь закон исполнила! И приставу дала, и околоточному дала, и городовых чуть ли не каждый день угощаю, и молебен честь честью отслужила, а всё боюсь, всё боюсь. Сердце у меня такое глупое, беспокойное… Лександра, пьяница подлая! Попа с водосвятием выругала. Накликает она обиду, помяните моё слово, накликает.

— Ладно, ладно, посмотрим, много ли твоя Египетская гостей нам сегодня пришлёт! — дразнится Васька.

* * *

— Не нравится мне, Пелагея Петровна! Мешок мешком и под мышками режет. Говорила купцу: закажи к Москве. Нет, сбила хозяйка, нужно было своей портнихе придворной…

Лександра, надув короткие толстые губы, важно поворачивается перед зеркалом с таким видом, точно и голубой шёлк нового платья был для неё недостаточно шикарен.

— Пустое, вырезать можно.

Пелагея Петровна спокойно продолжает извлекать булавки изо рта, подтыкает справа, слева и, отойдя на шаг, обращается к Авдотье:

— Хорошо ведь?

— Какого ей ещё рожна?

Но Лександра не сдаётся: платье её, не хозяйкино, значит, она свободна судить, нравится ей или нет.

— Нет, и трона не ложится, смотрите, я пройду, — и она, напыживаясь, двинулась по зале, задевая мраморные столики, зацепляя стулья, сваливая на пол модные журналы… Девушки так и впились в них, притворяясь равнодушными, но боком бросая взгляд на разодетую Лександру.

— Форсит-то, форсит, а сама пройти не умеет.

— Живо себе хвост оттреплет.

— Деревенщиной была, деревней осталась.

— Идёт, как корове седло. Пашка, что картинку рвёшь, видишь, я смотрю!

А Лександра надувалась ещё пышнее, стараясь заглянуть через плечо на длинный светлый шлейф.

— Не нравится мне.

— Ну, ну, чего привередничаешь, — осадила зазнавшуюся девушку хозяйка: — Садитесь-ка, Пелагея Петровна, кофейку испейте. Она ещё час добрый будет охорашиваться, красоту свою прогуливать. Вечером покажешь.

— Ничего, ничего… Дело молодое. Ни у кого такого платья нет, хоть все дома обегай до Москвы. Слышь, Лександра? Мясничиха-то с зависти лопнет!

— И так лопается, — отозвалась Авдотья. — Тоже вздумала в Малафеевский трактир раскрасавиц своих посылать. Я к хозяину: чтобы духом их не пахло — или сейчас расписки на взыскание подам. У меня и адвокат всегда под рукой, днюет и ночует.

— С Амалией вместе бумаги сочиняет.

Засмеялись. Всем было приятно: и Пелагея Петровна пришла, и кофе пьют в неурочное время. Хозяйка хотела было отослать девушек:

— Вы-то что присоседились? В трактир пора! — но встретив отпор: есть там, если надо будет, позовут! — не настаивала, как бы считая законным это развлечение.