Тайная стража России. Очерки истории отечественных органов госбезопасности. Книга 3

— Посмотрим. Только вы напрасно мораль моего фактотума роняете, ибо он твёрд и не забастовал. Геройский дух в этом маленьком теле — и верен за двенадцать целковых в месяц — вот что ценю. Что же никто не появляется из прекрасных обитательниц дома сего? Пойти — хе-хе — в редакционную комнату, Амалию побудить.

— Успеешь, в телеграммах-то что?

— Бунт, бунт, бунт… только и новостей. Губернатор весьма опасается, человек тучный, а ещё неизвестно, кто кого бить будет, мы забастовщиков или они нас. Войск мало. Однако к арсеналу рядом с вами поставили ещё двух караульных, хотя там никакого оружия не имеется, одна мука, и та гнилая трудами досточтимого головы нашего, — но никто не знает, до чего дойдёт дерзость революционеров. Говорят, ростовщиков-то вешать будут. Ха-ха! Так-то, почтеннейшая Авдотья Николаевна!

— Матушка! Царица Небесная, Мария Египетская, заступница и покровительница, принесите мимо… Пойти караульных угостить, что ли?

— Чтобы они бросили казённое добро и стали часовыми у дома вашего? Это надо просить начальника местной бригады; хотите, я сейчас прошение составлю об учреждении поста при заведении Авдотьи Николаевой, хотя оно и не числится по военному ведомству, но солдаты полков, вверенных Его Превосходительству, им постоянно пользуются.

— Правда, батюшка, у нас и день есть солдатский, вот хорошо, напиши бумагу-то. Да ты зубы скалишь? Что ты надо мной измываешься? Скажи толком, а я ещё хотела с тобой, как судейским человеком, посоветоваться. Тебе бы всё козлить, смотри, какой козёл вырос.

— Порядочный.

— Так здесь не конюшня, козлов не надо. Навигация кончается, расходы сократить нужно.

— Что, ни пассажиров между двумя пароходами, ни капитанов, ни купцов приезжих? хе-хе…

— Во, вот. Хочу лишних девок спустить. Не знаю кого. Расход большой, а Фросю мало требуют, не нравится, размазня, Эмилька больна, небольшая болезнь, а все-таки гости сердятся. Амалия — характерная девка, докуки много.

— Административные затруднения? Так вы голова, какую кооперацию оборудовали, нигде в Европе нет. Всех поставщиков в руках держите, все вам должны, за должок берёте проценты, а с товаров за тот же должок лишняя скидка своим чередом, хе-хе…

Авдотья недовольно дёрнулась.

— Ты мне лучше скажи, нельзя ли сделать, чтобы девок ненужных прогнать, мне на них не тратиться, а деньги за их работу получать…

— Чтобы они для вас работали на дому, как портнихи, хе, хе…

— Хороши портнихи, иголки взять не умеют, — по-прежнему пусть… А то они у меня в долгу кругом, и расписки есть, ты же писал, а что в том? Если в законе найти, что они мне обязаны, я бы уж не ленилась, сама бы каждый день ходила, получку обирала, и утро бы не пропадало, и хоть тридцать девушек имей…

— Воображение-то, воображение. Вам бы стихи писать, Авдотья Николаевна, или министром финансов сделаться, обогатили бы казначейство. А только такого закона, какого вам желательно, не имеется.

— Нет? Да ты, может, не знаешь? Настоящий адвокат верно бы раскопал.

— И хвостатая адвокатура законов не делает. На митингах в думе учредительного собрания все требуют, может быть, оно проведёт закон о кустарной проституции?

— Кустарной? Причём кусты, не пойму. Брось ругаться, обезьяна учёная. Тоже помощь нашёл, мити́нги. Только убытки от них, гости не ходят, все дома попрятались из-за революции этой самой… Солдатам отпуска не дают.

— Убытки, а Титовну держите; её и в солдатский день в оборот не пустишь, одни проести.

— Скандалист ты, Василий Николаевич. Титовна — старушка Божия, а ты… Для души держу. Много ли ей надо? Живёт в баньке на огороде. Вот кухаркину девчонку никак с хлебов не могу спихнуть, и пожарный к Афросинье ходит. Прогнать её жаль, не ворует; а где такую найдёшь, чтобы и честная, и без ребёнка, и без любовника, и готовить умела, моим раскрасавицам тоже угоди, то нехорошо, это невкусно… Беда с прислугами.

— Насчёт прислуги посоветовать не могу, а расписочки, квитанции, деньги — припрячьте, не пожалеете, время такое.

— Где прятать-то? — и Авдотья бросила подозрительный взгляд на скромно выпивавшего Василия Николаевича: слыхал что, скажи?

— Ничего не слыхал, а спокойнее…

* * *

— Смотрите-ка, смотрите; Афросинья набелилась…

— И глаза подвела.

— А штукатурка-то и облезла.

— На старой стене.

И жирный смех, переливчатый хохот, мелкая дробь — хи-хи-хи — слились с насмешливым звяканьем ложек.

Кухарка проворно просунулась между двумя простоволосыми толстухами в капотах и шваркнула блюдо с дымящимся картофелем.

— Набелилась и набелилась, вам-то что? Небось не хуже могла бы, а вот честная.

— Разве что с Титовной заодно.

— Две красавицы молоденькие, ха-ха.

— Это к ней пожарный пришёл, не без того.

Афросинья остановилась в дверях ради удовольствия побраниться и, с сердцем отцепляя девочку, путавшуюся в юбках, кинула:

— Пришёл и пришёл? Завидно, что хороший человек?

— А мы Лександру на него напустим. Лександра! Иди в кухню.

— Очень мне нужно кухаркины объедки, я со всяким не путаюсь.

— К ней князья да графы ходят, а уж чиновникам — поворот от ворот. Благородная!