Тайная жизнь Карла Юнга

Начиная с 1898 г. Гросс экспериментировал с веществами, воздействующими на психику[151]. Во время морского путешествия в Южную Америку в 1900 и 1901 гг. он разгонял тоску с помощью наркотиков, которые он имел при себе как судовой врач. Поначалу он глотал небольшие порции опиума и морфия, но начиная с 1902 г. он стал принимать морфий в значительно больших дозах, а уже к апрелю ему нужно было делать это как минимум дважды в день просто для того, чтобы быть в состоянии исполнять свои служебные обязанности в психиатрической клинике в Граце. Вскоре он уже не мог исполнять даже самые основные из них. Он проводил дни в кофейнях, сидя в которых, он думал и писал. Благодаря усилиям со стороны отца, его послали на лечение в Швейцарию, а к концу апреля он был принят в психиатрической клинике Бургхельцли в Цюрихе. Хотя Юнг был там в то время и должен был знать о его поступлении, в имеющихся записях нет сообщения о том, кто был его лечащим врачом.

В Бургхельцли Гросса приняли как человека, злоупотребившего морфием. Согласно имеющимся клиническим записям, при поступлении он утверждал, что "причиной его приступа морфинизма была несчастная любовь"[152]. Ему поставили диагноз — "морфинизм". Пронаблюдав его в течении нескольких месяцев, неизвестный член медицинского персонала установил окончательный диагноз — "сильная психопатия". В июле его выписали.

И вскоре он вернулся в кофейни, где снова думал, писал.

"Доктор Асконас?"

Интерес к работам Фрейда развился у Отто Гросса не раньше 1904 г. В 1907 г., после недолгого пребывания в знаменитой клинике Эмиля Крапелина в Мюнхене, он опубликовал книгу, в которой идеи Фрейда сравнивались и противопоставлялись концепции Крапелина о "маниакально-депрессивном умопомешательстве" . Эта небольшая книжица понравилась Фрейду, и вскоре Гросс стал желанным гостем в венском психоаналитическом кружке. Фрейд рассматривал Гросса в качестве особенно выгодного приобретения — ведь тот имел известность и, так же как и Юнг, был арийцем.

В 1906 г. Гросс вместе со своей женой Фридой (с которой он вступил в брак в 1903 г.) перебрался в Мюнхен. В течение последующих лет он все глубже впадал в хроническое употребление морфия и кокаина. Как и многие представители поколения fin-de-siecle, он проникся работами Ницше и увлекся поисками практических методов для изменения не только подавленных индивидов, которых он лечил, но и всей патогенной, патриархальной, авторитарной структуры общества в целом. Согласно Гроссу, Ницше предоставил нам метафоры, а Фрейд — технику.[153]

В Швабинге он познакомился с писателями, художниками и революционерами, которые помнили о нем даже через десятки лет. Его "место" — Cafe Stephanie — было средоточием культурной истории тех лет, и в те времена Гросс правил богемой из-за своего маленького столика, окутанного густым туманом из табачного дыма. Рихард Зивальд рассказывает, что в годы, предшествовавшие первой мировой войне, там собиралось множество так называемых гениев и потому в народе его называли "Cafe Grossenwahn" — "Кафе мегаломанов"[154]. Здесь Зивальд познакомился с будущими дадаистами Эмми Хеннингс и Хьго Боллом, Генри Бингом (рисовавшим карикатуры для авангардистких журналов Jugend и Simplicissi-mus), писателями Иоганнесом Бехером, Эрихом Мюземом (Mtihsam) и Густавом Мейринком, а также с "несчастным сыном знаменитого психолога-криминалиста д-ром Гроссом в жилете, испачканном кокаином"[155].

Леонард Франк, который в течении многих лет был другом Гросса, говорил, что "Cafe Stephanie было его университетом... а [Гросс] — профессором с академической кафедрой у стола около печи"[156]. Франк вспоминал, что Гросс знал всего Ницше наизусть. В Cafe Stephanie он вел ночные дискуссии о том, какое значение имели для всего мира работы Ницше и Фрейда, выражая при этом уверенность в том, что они проложили путь к человеку нового типа. Франк вспоминает, что за каким бы столом ни появлялся Гросс, там всегда вспыхивала дискуссия о ниспровержении существующей политической и социальной структуры и о необходимости сексуальной свободы. Гросс проводил импровизированные психоаналитические сеансы, длившиеся всю ночь и державшие аудиторию в завороженном состоянии. Командуя пациентами с помощью своих голубых глаз, он беспрерывно настаивал: "Nichts verdraengen!" — "Ничего не подавляй!"

Они повиновались.