Тайная жизнь Карла Юнга

Юнг рассматривал древние эллинистические мистерии в качестве предтечи виталистических движений его эпохи, в рамках которых непосредственное переживание и развитие интуиции ставились выше чистого разума. Его совершенно не интересовали ни детали публичных ритуальных процессий, ни политический, социальный и экономический контекст эллинистических мистериальных культов. Этот факт наглядно показывает, каким был общий подход Юнга к использовавшимся им в своих работах исследованиям других ученых. Этими ненужными деталями были исторические факты, скрывающие, по его мнению, подлинное, живое, вечное значение мистерий. Хлебом насущным была мистерия, а не история.

Аспектами древних мистерий, не интересовавшими Юнга, были сообщения посвящаемых о непосредственном переживании трансцендентального царства богов и ассоциирующаяся с подобными экстраординарными переживаниями таинственная символика. Он с особой любовью относился к знаменитому отрывку из "Метаморфоз" Апулея, в котором тот сообщает о кульминационном моменте своего посвящения в мистерии Исиды. Нижеприводимый отрывок демонстрирует характерную для мистерий страсть к секретности:

Может быть, ты страстно захочешь знать, усердный читатель, что там говорилось, что делалось? Я бы сказал, если бы позволено было говорить, ты бы узнал, если бы знать было позволено. Одинаковой опасности подвергаются, в случае такого дерзкого любопытства, и рассказчик и слушатель. Но если ты объят благочестивой жаждой познания, не буду тебя дольше томить. Итак, слушай и верь, что я говорю правду. Достиг я пределов смерти, переступил порог Прозерпины и снова вернулся, пройдя все стихии, видел я пучину ночи, видел солнце в сияющем блеске, предстоял богам подземным и небесным и вблизи поклонился им. Вот я тебе и рассказал, а ты, хотя и выслушал, остался в прежнем неведении.

Но передам то единственное, что могу открыть я, не нарушая священной тайны, непосвященным слушателям..[284]

Тут мы встречаем мотив, который вызывал у Юнга наибольший интерес: образ солнца (или звезды) в пучинах в качестве основного изображения "бога внутри".

Воображая Митру

Представление Юнга о митраизме во многом совпадало с кьюмо-новской христианизированной версией данного культа: Митра был древнеиранским солнечным богом (подобно Гелиосу), а также богом правильного поведения и порядка (подобно Аполлону). Он известен как Sol Invictus — "невидимое солнце". Митраизм возник из древнеперсидской дуалистической религии маздеизма, но затем прижился в Римской империи. Хотя в мистериях митраизма могли принимать участие лишь мужчины, его широкое географическое распространение "от берегов Черного моря до гор Шотландии и границ великой пустыни Сахары" могло быть свидетельством того, что он являлся основным конкурентом христианства[285]. Кьюмон считал это предположение истинным на том основании, что рост влияния обеих религий пришелся приблизительно на одно и то же время. Более того, он считал, что пойди события чуть-чуть иным путем, то сегодня западный мир был бы митраическим, а не христианским. Возможно имелась даже обширная митраическая литургия, родственная христианской церкви, но не пережившая античность.

Существовало семь ступеней посвящения в митраические мистерии, включавших сакраментальные празднества, в ходе которых освящались хлеб и вода и приносилась в жертву кровь; последняя церемония предполагала участие одетых в мантии жрецов, читавших молитвы, распевавших гимны и звонивших в колокола (точно как в Римской католической Церкви) и приходилась на самый священный момент ритуала, наступавший тогда, когда на обозрение выставлялся образ, имевший широчайшее распространение. Это был образ Митры, убивающего быка {тавроктония)[286].