Тайная жизнь непутевой мамочки

Со времени нашего последнего визита прошло почти шесть месяцев. Такой срок позволяет мне смотреть на моих родителей с непривычным бесстрастием. Я замечаю, что отец немного постарел и выглядит несколько более неказисто. Мать обрезала волосы, и теперь они висят неровными прядями вдоль края ее потертого воротника. Когда отец поднимает руку, чтобы обнять меня, я замечаю дырку в его джемпере. Длинные черные волоски торчат у него из ушей и ноздрей, как маленькие неподстриженные кустики.

Он надел галстук, чтобы угодить Петре, которая считает, что мужчина полностью одет только тогда, когда на нем галстук. Тем не менее, в сочетании с шапочкой это выглядит как еще большее издевательство. Конечно, как только я скажу ему, что она уезжает в Марракеш жить со своей прежней любовью, он избавится от потребности подшучивать над ней. Такие поступки он одобряет, хотя никогда не совершил бы ничего подобного сам. Как и мне, ему нравится быть ведомым.

Том собирается с силами, чтобы выдержать одно из фирменных рукопожатий моего отца. Из предосторожности он не стал снимать кожаные перчатки. Теперь он стоит рядом с тестем, возвышаясь над ним на полголовы, и кладет левую руку ему на плечо в попытке ослабить хватку.

Мать прячется где-то в глубине. По причинам, недоступным моему пониманию, она постоянно балансирует на грани домашней войны с Петрой. Я замечаю, что деревянный пол в холле покрыт лаком, но когда я передвигаю китайскую тарелку на каменном подоконнике, чтобы освободить место и положить туда ключи от автомобиля, отблески солнечных лучей врываются в дом и высвечивают слои пыли. Скорее всего, она поменяла простыни в спальне, но забыла почистить ванну. Кладовая, как обычно, набита старыми газетами, пластиковыми упаковками, которые она зачем-то хранит и не дает выбросить, и горами белья в черных мусорных пакетах, стоящих в том же самом месте, где они были во время нашего прошлого визита.

С тех пор как она познакомилась с моим отцом, будучи преподавателем в Бристольском университете, где до сих пор несколько раз в неделю проводит занятия на кафедре английского языка, и по сей день у нее всегда находится оправдание за пренебрежение домашней дисциплиной. Я, напротив, выбрала другой путь. Тот факт, что я оставила работу вскоре после рождения Джо, был источником недовольства моей матери, которая не могла поверить, что я бросила работу, которую очень любила, чтобы запереться дома с детьми.

— Ты собираешься стать домохозяйкой, — произнесла она с еле скрываемым отвращением, прикрывая дверь кладовой, чтобы Том не мог нас услышать. На лампе не было абажура, и сквозняк, которым тянуло из-под кухонной двери, заставлял лампочку слегка раскачиваться. На стенах вокруг танцевали тени, вызывая у меня легкое головокружение.

— Мама-бэбиситтер — более политически корректный термин, — поправила я ее. Я знала, разговор будет трудный. Ибо, несмотря на то, что моя мать исповедовала принципы либерального воспитания, она при любой возможности стремилась предписывать мне и моему брату, как мы должны жить.

— Дело в Томе, не так ли? — полу утвердительно спросила она. — Он хочет видеть готовую еду на столе, приходя домой. Он хочет превратить тебя в свою мать, заключить тебя в гарнитур-двойку.

С тех пор как она начала носить шерстяной свитер с воротником поло, надевая поверх него длинное платье с кричащим цветастым узором — такие кое-кто неодобрительно называет кафтанами, — я перестала обращать внимание на ее комментарии по поводу гардероба Петры.

— Мы не очень-то много усердствуем с вечерней готовкой, если только он сам не возьмет все на себя, — возразила я. — По сравнению со многими мужчинами он всегда готов мне помочь и знает, что со мной на домашнем фронте немало проблем.

— Ты критикуешь мой способ ведения домашнего хозяйства? — спросила она.

И я не могла не рассмеяться. По причине своего демонстративного презрения ко всему, что имеет привкус привязанности к дому, она всегда пресекала любые намеки на неудачи в быту.

Думаю, она воспринимала это как покушение на свое желание продолжать работать. Не имеет значения, сколько раз я повторяла ей, что тринадцатичасовые смены до половины двенадцатого ночи гораздо менее совместимы с воспитанием детей, чем ее собственные непродолжительные отлучки для чтения лекций о Д.Х. Лоренсе, — она по-прежнему возвращается к этой теме с обескураживающим постоянством.