Тайная жизнь пчел

Я могла бы добавить, что у матерей есть инстинкты и гормоны, которые не дают им бросать своих детей, что даже свиньи и опоссумы не бросают свое потомство, но Розалин, наконец обдумав вопрос, сказала:

– Наверное, ты права. Зная твоего отца… он на такое вполне способен.

– А моя мать ни за что не смогла бы поступить так, как он сказал, – добавила я.

– Я твою маму не знала, – проговорила Розалин. – Но видела ее иногда издалека, когда выходила из сада после сбора персиков. Она развешивала стираную одежду на веревке или поливала растения, а ты всегда была рядом с ней, играла. Я только раз видела ее одну, когда ты не путалась у нее под ногами.

Я понятия не имела, что Розалин вообще видела мою мать. У меня внезапно стало пусто в голове, не понятно, то ли от голода, то ли от усталости, то ли от этого нежданного откровения.

– А что она делала в тот раз, когда ты видела ее одну? – спросила я.

– Она была за тракторным сараем, сидела там на земле, уставившись в пустоту. Когда мы прошли мимо, она даже не заметила нас. Помню, мне показалось, что она чуточку грустна.

– Ну а кто не был бы грустным, живя с Ти-Рэем? – сказала я.

И тогда я увидела, как лицо Розалин озарилось, словно лампочкой, этакой вспышкой понимания.

– Ох ты ж, – пробормотала она. – До меня дошло. Ты сбежала из-за того, что твой папочка сказал о твоей матери. Это не имело никакого отношения к тому, что я сидела в тюрьме. Я тут, понимаешь, места себе не нахожу, думая, что ты сбежала и впуталась в неприятности из-за меня, а ты, оказывается, так и так сбежала бы! Что ж, очень мило с твоей стороны, что ты меня просветила.

Она выпятила нижнюю губу и посмотрела в сторону дороги, отчего у меня мелькнула мысль, что сейчас она встанет и вернется тем же путем, каким мы сюда пришли.

– Ну и что ты планируешь делать? – спросила она. – Ходить из города в город, расспрашивая людей о своей матери? Это, что ль, твоя блестящая идея?

– Если бы мне нужен был человек, который критиковал бы меня с утра до ночи, я могла взять с собой Ти-Рэя! – огрызнулась я. – И, к твоему сведению, никаких особых планов у меня нет.

– Ну, когда ты была в больнице, у тебя точно был план. Приходишь туда и говоришь: вот, мы будем делать то-то, и мы будем делать то-то, а я, значит, беги за тобой, как собачка. Ты ведешь себя как моя надсмотрщица. Как будто я – тупица-негритоска, которую ты спасаешь.

Взгляд ее прищуренных глаз был тяжел.

Я вскочила на ноги.

– Это несправедливо!

Гнев вытеснил воздух из моих легких.

– Намерения у тебя были благие, и я рада, что убралась оттуда. Но ты хоть раз меня-то спросить подумала? – сказала она.

– Ах так? Так вот, ты и есть тупица! – заорала я. – Это какой же надо быть тупой, чтобы вот так взять и вылить табачную жижу на ботинки мужчинам! А еще тупее не извиниться, если это спасет тебе жизнь! Они собирались вернуться и убить тебя, а то и что похуже сделать! Я вызволила тебя оттуда, и вот твоя благодарность?! Ну и ладно!

Я содрала с себя кеды, схватила вещмешок и вошла в ручей. Холод моментально вгрызся в мои голени. Я не хотела оставаться с ней даже на одной планете, не то что на одном берегу ручья.

– Отныне ищи свою дорогу сама! – крикнула я через плечо.

На противоположном берегу я плюхнулась на поросшую мхом землю. Мы уставились друг на друга через русло ручья. В темноте Розалин напоминала валун, который формировали пятьсот лет бурь. Я легла на спину и закрыла глаза.

Во сне я снова перенеслась на персиковую ферму, сидела за тракторным сараем, и, хотя дело было ясным днем, в небе висела огромная, круглая луна. Все там, наверху, казалось таким совершенным! Я какое-то время разглядывала ее, потом прислонилась спиной к сараю и закрыла глаза. А потом услышала треск, какой издает река при ледоходе, и, подняв взгляд, увидела, что по луне бегут трещины и она начинает разваливаться. Мне пришлось спасаться бегством.

Я проснулась с ноющей болью в груди. Поискала взглядом луну и обнаружила ее, целехонькую, по-прежнему льющую свет в ручей. Бросила взгляд на другую сторону в поисках Розалин. Ее нигде не было.

У меня сердце перевернулось в груди.

Пожалуйста, боже! Я не хотела обращаться с ней как с собачкой. Я пыталась спасти ее. И только!

Нашарив кеды и пытаясь натянуть их, я ощущала ту же застарелую печаль, какую каждый День матери чувствовала в церкви. Мама, прости.

Розалин, ты где? Я подобрала вещмешок и побежала вдоль ручья к мостику, едва сознавая, что пла́чу. Запнувшись о мертвый опавший сук, плашмя упала во тьму и не стала подниматься. Я представляла Розалин в нескольких милях отсюда, шагающую по шоссе, бормочущую: Параша, клятая дура-девчонка!