Тайная жизнь писателей

В порту у меня возникло впечатление, что я попал в город-призрак. Улицы были затянуты туманом, дома и корпуса катеров обвивали ленты перламутровой взвеси. Настоящее гороховое пюре, в нем ничего не стоило увязнуть. Фаулз остановил машину перед портовой будкой и сам отправился за билетом для меня. Потом он проводил меня на паром.

– Почему бы вам не уплыть вместе со мной, Натан? – спросил я его, ступая на трап. – Вам ведь тоже грозит опасность?

Он, оставшись на причале с собакой, отверг мое предложение, покачав головой.

– Будь осторожен, Рафаэль.

– Уплывем вместе! – взмолился я.

– Это невозможно. Разжегший огонь обязан его потушить. Мне нужно кое с чем покончить.

– С чем покончить?

– С бедой, которую несет чудовищная машина, запущенная мною двадцать лет тому назад.

Он помахал мне рукой, и я понял, что больше ничего не узнаю. Наблюдая, как он удаляется по причалу с собакой, я почувствовал непонятный озноб и испытал приступ хандры: что-то мне подсказывало, что я вижу Натана Фаулза последний раз. Но он вдруг вернулся, добродушно посмотрел мне в глаза и, к моему изумлению, протянул исправленную рукопись моего романа, лежавшую до этого свернутой в трубку в кармане его куртки.

– Знаешь, Рафаэль, твои «Застенчивые вершины» – хороший роман. Он заслуживает публикации даже без моей редактуры.

– Издатели, читавшие его, другого мнения.

Он покачал головой и презрительно фыркнул:

– Уж такой это народ… Они хотят, чтобы ты был им признателен за то, что они в двух словах изложат свое мнение о книге, над которой ты корпел два года. До трех часов дня они обедают в ресторанах Мидтауна или Сен-Жермен-де-Пре, пока ты портишь глаза перед экраном, зато если ты медлишь с подписанием договора, то они каждый день тебе названивают. Им нравится корчить из себя максов перкинсов и гордонов лишей[12], но они навсегда останутся самими собой – литературным начальством, читающим тексты в виде таблиц Excel. Вечно их не устраивает скорость, с которой ты работаешь, вечно они изображают тебя ребенком, считая, что лучше тебя знают, что нужно читателям, как должна называться твоя книга и как оформить ее обложку. А когда ты добьешься успеха – часто вопреки им, – то они всюду раструбят, что это они тебя «сделали». Сименону они говорили, что Мегре «тошнотворно банален»[13]. Они отвергали «Кэрри», «Гарри Поттера», «Лорелею Стрендж»…

Я не мог не прервать монолог Фаулза:

– «Лорелею Стрендж» отвергали?

– Отвергали, хотя хвалиться здесь нечем. «Лорелею» не приняли четырнадцать агентов и издательств подряд. В том числе то, которое ее в конце концов издало, хвала стараниям Джаспера Ван Вика. Теперь ты понял, почему этим людям не надо придавать излишнего значения?

– Натан, когда с этой историей будет покончено, вы поможете мне с публикацией «Застенчивых вершин»? Поможете мне стать писателем?

В первый (и в последний) раз я увидел его искреннюю улыбку. Сказанное им подтвердило правильность первого впечатления, которое он на меня произвел и которое я постарался не разрушить.

– Тебе не нужна моя помощь, Рафаэль. Ты уже и так писатель.

Эти слова он подкрепил дружески поднятым большим пальцем. А потом отвернулся и зашагал к машине.

3

Туман становился все гуще. «Смельчак» был почти полон, но я отыскал местечко внутри и стал разглядывать через стекло последних пассажиров, торопившихся к готовому отойти парому.

Я еще не оправился от потрясения, вызванного словами Фаулза, но во рту был мерзкий привкус. Привкус неудачи. Я чувствовал себя дезертиром, бегущим с поля боя в разгар битвы. Я примчался на остров, полный рвения, соревнуясь блеском с небесным светилом, а уползал под дождем, с поджатым хвостом, сконфуженным, трясущимся от страха, как раз перед завершающим актом трагедии.

Я думал о своем втором романе «Тайная жизнь писателей». Я уже изрядно в нем продвинулся, жил им, сам был одним из его действующих лиц. Ну, не может рассказчик трусливо сбежать с подмостков, как раз когда близиться кульминация! Такого шанса мне никогда больше не представится! Но я не мог не думать о предостережении Фаулза: «Тебе грозит страшная опасность, Рафаэль! Это жизнь, а не роман, сынок». Но разве сам он верил в свои слова? И разве не он советовал мне сделать жизнь более похожей на роман, а творчество – более жизненным? Я превыше всего ценил моменты, когда к жизни примешивался вымысел. Отчасти из-за этого я так любил читать. Это было не бегство из реальной жизни в воображаемый мир, а возвращение в мир, преображенный чтением. В мир, обогащенный вымышленными скитаниями и встречами с целью воплотить их в реальности. «Для чего нужны книги, если они не возвращают к жизни, не принуждают пить ее с усиленной жадностью?» – спрашивал Генри Миллер[14]. Какой тогда от них толк?

Но на первом месте для меня стоял Натан Фаулз. Мой герой, мой наставник. Пять минут назад он выделил для меня место в своей славной когорте. После этого я не мог оставить его одного перед лицом смертельной опасности. Что я, сахарный, в конце концов? Ребенок я, что ли? Нет, я писатель, мой долг протянуть другому писателю руку помощи.