Положение рук здесь действительно играет очень большую роль. Наш взгляд скользит вправо, и мы смотрим на руки старшего сына. Они сомкнуты, но не образуют замок, они расслаблены. Такое положение обычно говорит о том, что человек над чем-то думает. Это подтверждается выражением лица. На нем нет гнева, нет досады, нет никаких негативных эмоций. Это приобщение к увиденному таинству. Вспоминаем еще раз текст притчи: «
Рембрандт по-своему интерпретирует текст притчи. Встреча отца и сына происходит не в поле, а в доме. У этой сцены есть свидетели, хотя в притче об этом не говорилось. Рембрандт же вводит еще несколько фигур, чтобы показать драматизм происходящего.
Наш взгляд отправляется чуть левее старшего сына, и вот положение этой фигуры уже совсем иное. Этот человек сидит нога на ногу, одна рука сжата в кулак, другая лежит на правой ноге. Вот оно отстранение, неприятие того, что происходит. Можно даже подумать, что в его движениях скрывается гнев.
Снова смотрим на фигуру сына, стоящего на коленях перед отцом, и проводим аналогию с другой картиной мастера. Особое место в ней занимает изящная шпага в ножнах. Рембрандт вообще любил изображать себя с оружием. Шпаги, сабли, мечи, ножи фигурируют на многих его полотнах. Они всегда богато украшены, представляя собой символ мужества, упорства, воли к жизни. Не будем забывать, что в те времена, когда жил художник, его родная страна вела долгую войну против Испании за независимость, за свободу религии. И эту свободу можно было получить только в борьбе, только с оружием в руках.
А вот ножны на поясе сына, вернувшегося к отцу, пусты. Его борьба окончена. Он сражался и проиграл. Ему осталось только упасть на колени перед родным отцом в попытке получить прощение.
В картине 1635 года блудный сын изображен с пышной шевелюрой, в последней картине его голова обрита наголо. Такая прическа в те времена была только у каторжников. Перед нами максимальная глубина падения, отчаяние, доведенное до предела. Подтверждение тому — стертые грязные ступни сына, которые художник выводит на первый план. Разве не такой была жизнь самого Рембрандта, все имевшего и все потерявшего?
Важна здесь и игра света и тени. В этом старый голландский мастер, несомненно, был непревзойден. Свет на его картинах часто воплощает собой свет истины.
Когда смотришь на его полотна «Снятие с креста», «Давид и Ионафан», «Блудный сын в таверне», «Даная», то создается ощущение, что свет рождается самими телами героев. Это символ — прозрения, приобщения к тайне.
Вот и здесь кажется, что светятся лицо и руки отца. Это сияние обволакивает фигуру блудного сына, стоящего на коленях, его отблески ложатся на старшего ребенка, стоящего справа. А дальше, в верхнем углу полотна, видна фигура, запечатленная в движении, которая как будто пытается подсмотреть, что же происходит. Она тянется к этому непонятному свечению. И нас, зрителей, этот свет притягивает так же, как притягивает фонарь во тьме всех заблудших мотыльков и насекомых.
Ведь движение человека в жизни — хаотичный полет во тьме от одного источника света к другому. И перед нами открывается главная тема — тайна всепрощения.
Снова вспомним эти удивительные поэтические строчки из библейского текста: «
Желание найти тихую гавань, желание получить прощение и понимание за все ошибки, которые мы совершали в жизни и в которых раскаялись, желание начать все с чистого листа в мире, где не будет лишений и потерь, — разве не это было главной надеждой христианской веры, в парадигме которой жил и творил Рембрандт?
О прощении и понимании, пожалуй, мечтает каждый из нас. Рембрандт боролся всю жизнь, гордо принимая все трудности, аллегорически воплощая их в своих картинах. Но к концу жизни он прошел уже слишком долгий путь. «