Тайник

Он набросил на плечи свитер, вышел из палатки. Все палатки были на одно лицо и обставлены одинаково: кушетка, стол, стулья и шкаф. Рукомойник и ведро для воды. Любители удобств сооружали душ из продырявленной канистры. В двух больших палатках размещалась общая столовая. Лаборатории тоже в палатках. И все же база создавала какое-то подобие присутствия цивилизации в этой пустыне. Здесь можно было работать и отдыхать.

Тысячелетний колодец Бир-Резене вычистили, углубили, а метрах в двадцати от него пробурили еще тридцатиметровую скважину, которая одна могла обеспечить базу водой. С водой здесь вообще было неплохо. Она находилась метрах в тридцати- пятидесяти под почвенным покровом, проникая по трещинам из третичных и мезозойских отложений. Это имело чрезвычайное значение, особенно при бурении с промывкой, когда к бурильному станку постоянно должна подаваться вода.

Старый колодец в центре оазиса, несколько пальм и колючий кустарник маки — вот и все, что напоминало здесь о прошлом. Новый мир проник сюда, прочно обосновался, и барханы пустыни его не пугали.

С правой стороны базы располагался машинный парк: автомобили, движок, вырабатывающий электроэнергию, детали буровых вышек и на бетонной площадке — вертолет. По левую сторону был лагерь тунисских рабочих, жителей окрестных оазисов, которых геологическая разведка приобщила к миру новых невиданных возможностей. Приличная зарплата и перспектива постоянной работы не менее чем на два года — здесь, на краю пустыни, такое встречалось не часто. Многие жители впервые получили постоянную работу.

Невидимый в темноте муэдзин козлиным голосом тянул вечернюю молитву; голос, извергнутый из глубин человеческого сердца, вибрировал в пространстве и таял в ночи. Сумерки здесь были кратки, ночь наступила прежде, чем отзвучали последние стихи молитвы.

— Доктор Винтер, вы сегодня будете ужинать? — донесся из столовой ворчливый голос геофизика Дутарте, с которым он делил столик. — Филоген жарит цыплят.

Блюда из птицы вносили желанное разнообразие в их меню, сплошь почти состоящее из баранины и козьего мяса. Однако сегодня и цыпленок не пробудит в нем аппетита. И все равно, подумал он, надо взять себя в руки, держаться как обычно, если он не хочет возбудить подозрения у коллег. И ни в коем случае нельзя избегать общества. Надо хоть несколько минут посидеть в столовой, каким бы усталым он себя ни чувствовал.

Голос муэдзина затих, угас в пустыне. На небосклоне появилась огромная, землисто-красная луна. Ночь озарилась, но это не была еще присущая ей обычно окраска. Настоящий свет будет позже, когда серебряное берберское блюдо, начищенное и отполированное, поднимется выше. Луна — вечный кочевник пустынных горизонтов.

— Уже бегу, — крикнул он Дутарте и побрел к столовой. Но мысленно он был в Меденине, пытаясь представить себе выражение лица доктора Шольца. Теперь уже письмо у него, теперь жизнь Тиссо в его руках. Тайна перестала быть тайной. Не сделал ли он ошибку? Не лучше ли было выждать, как советовал Двокат? Его терзали сомнения. Если Шольц выедет ночью, утром он будет в Тунисе, в посольстве. И с этого момента он, Винтер, утратит власть над событиями. Он уже не сможет что-либо изменить. Сообщение полетит от посольства к посольству, как искра по бикфордову шнуру, и французы устроят громкий скандал тунисскому правительству — почему-то они недолюбливают друг друга.

Он глубоко вздохнул и вошел в столовую. На мгновение его ослепило сияние ламп. Он замер, заслонив глаза ладонью. Большинство участников интернациональной геологической экспедиции уже сидели за столами и сосредоточенно работали вилками. Минералог Дино Росси и картограф Франко Борзари поедали цыплят с макаронами, остальные довольствовались рисом.

— Где вы пропадали так долго? — спросил петрограф Франц Питнер. — Филоген сегодня оставил вам порцию шефа. Как там начальник? Он уже забыл, наверное, что бывают такие потрясающие цыплята с макаронами, а?

Он безразлично улыбнулся Питнеру, кивнул остальным и сел напротив Дутарте. За столом было четверо. Он, Мишель Дутарте, геохимик Андре Верде и топограф Джованни Квадри.

— Мсье…

Его обслуживал сам Филоген, сияя ослепительной улыбкой. Как он стал итальянским гражданином, ни для кого не было секретом. Отец — американский солдат, мать — медсестра из военного госпиталя. Он болтал на смеси французского и итальянского так быстро, что ничего нельзя было понять, но повар он был отменный.