ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО ЛЮБИТЕЛЕЙ ПЛОХОЙ ПОГОДЫ (роман, повести и рассказы)

Глеб Савич был смущен, озадачен и раздосадован тем, что жена не в силах сама справиться со своим настроением, и, отчасти виня, отчасти оправдывая ее за это, не столько взывал к ней, сколько стремился воздействовать на само пагубное настроение, овладевшее Ниной Евгеньевной. Для этого нужно было извлечь его наружу, словно некую живую ткань, и, рассмотрев под микроскопом участливого сопереживания, удалить скальпелем больное волоконце, выдернуть воспалившийся нерв, чтобы жена, привычно коснувшись злосчастной ранки, с удивлением обнаружила бы, что у нее ничего не болит.

Этим воспалившимся нервом была ее тревога за Кузю, мысли о его ссоре с отцом Александром, затворничестве в дворницкой каморке, метаниях и поисках, куда ему теперь податься, - в баптисты, пятидесятники или буддисты. Поэтому Глеб Савич скрепя сердце отправился к сыну. Ему было неприятно делать то, что выглядело неправильным и ненужным, с его точки зрения, но в отношении жены его действия приобретали целебный смысл, и поэтому Глебу Савичу приходилось довольствоваться этим вторичным сознанием правильности и нужности своего вмешательства.

- Кузьма, мы просим тебя вернуться, - сказал он сразу, словно долгие приготовления могли выдать его нежелание это произносить. - Повздорили, чего не бывает!

- Отец, бесполезно...

Глеб Савич глубоко и убежденно вздохнул, призывая себя к терпению.

- И все-таки подумай, - повторил он свою просьбу, словно вынуждаемый к этому тем, что и Кузю должно было заставить ее выполнить. - Мама очень огорчена, расстроена, места себе не находит. Как ей теперь смотреть в глаза отцу Александру! - Ссылаясь на огорчение жены, Глеб Савич подчеркивал и степень собственного огорчения, тем более мучительного, что он вынужден о нем молчать.

- Так к кому я должен вернуться, - к вам или к нему?

- Ты не должен, ты ничего не должен. - Глеб Савич сразу уклонился от роли, которую навязывал ему сын, превращая его в мишень для вызывающего протеста. - Тебя никто не заставляет. Ты сам принимаешь решение.

- Я его уже принял.

- Прекрасно, - произнес Глеб Савич с видом человека, который не находит ничего прекрасного в том, что называет этим словом.

- Есть ли ко мне еще вопросы?

- Представь себе, есть. К примеру, какие книги ты читаешь? - задал Глеб Савич предельно ясный вопрос, заставивший Кузю уставиться на него непонимающим взглядом. - Да, какие? Какие?

До Кузи с трудом, но дошло то, что скрывалось за этим вопросом.

- А, вас интересует, не ударился ли я в какую-нибудь ересь!

- Не интересует, а тревожит!

- Могу вас успокоить: в масоны я еще не вступил.

- Так тебя и приняли в масоны!

- И спиритизмом не увлекаюсь. Я всего лишь скромный йог. Стою на голове и сливаюсь с Абсолютом.

- Ax вот как! Здесь, среди лопат и веников, он стоит на голове и сливается с Абсолютом. Это по-русски! Это по-русски! Пустился во все тяжкие!

- Отвергаешь?

- Отвергаю!

- А отец Александр ничего не отвергал!

 - Забавно. Когда ты был православным... - В глазах Глеба Савича мелькнула искорка задора, свидетельствовавшая о намерении заострить до парадокса возникшую у него мысль и царапнуть ею сына. - Вернее, ты и православным-то был для того, чтобы во всем прекословить отцу Александру, запальчиво возражать, упрямо не соглашаться, а теперь как йог на него ссылаешься. Что ж, он тебя и как йога примет...

- Да, я ссылаюсь, ссылаюсь, а почему?! - воскликнул Кузя, заимствуя у Глеба Савича его задор, как заимствуют некий инструмент для заточки мыслей. - Потому что я стал свободен от него, свободен!

- Неужели отец Александр такая личность, которая?.. - Глеб Савич хотел соотнести окончание фразы с тем, что осталось недосказанным в словах сына.

- Да, да, да! Такая!

- Ну нет, братец. Это тебе хотелось бы, чтоб отец Александр вел себя с тобой как фанатик и диктатор. Ты жаждешь фанатично уверовать и подчиниться авторитету. Не свобода тебе нужна, а плен! Добровольный плен! Цепи! Вериги! Отец Александр же предлагал тебе нечто совсем иное - отсюда и твой яростный бунт!

- Что же он предлагал?! Что же он предлагал?! - Кузя изобразил лицом слащавый восторг и умиление любознательного глупца.