ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО ЛЮБИТЕЛЕЙ ПЛОХОЙ ПОГОДЫ (роман, повести и рассказы)

И тут я окончательно понял, какие булки он печет. Я хотел что-то сказать в ответ, но в душе у меня заныло от страха, мнительных и тревожных предчувствий, а вдали показалась Таня, на которую мы оба посмотрели как на желанную точку в нашем разговоре.

- Видел, видел, как ты к ней по лесенке-то... - напомнил он напоследок. - Но я не жадный. Пользуйся. Не ты первый... Только пусть обслуживает как полагается, по полной программе.

Я замер и похолодел, а затем меня бросило в жар. Надо было влепить ему пощечину, стукнуть по темени, схватить за горло и задушить, хотя он наверняка придушил бы меня первым, как цыпленка, поэтому я и не двинулся с места.

Рязанский пекарь исчез, а Таня подбежала ко мне, взяла за руку и повела показывать какие-то тропические кактусы и лианы, упрашивая, чтобы я, такой умный и знающий, прочел название на латыни. Но я улыбался бессмысленной улыбкой и, как лунатик, плыл за нею следом.

- Скажи, ты и этот, - я кивнул в сторону исчезнувшего Рязанского пекаря, - вы с ним... вы любовники? - Последнее слово я произнес сорвавшимся флейтовым фальцетом.

Таня вздрогнула как от удара.

- Боря... - она качнула головой, словно отказываясь верить в то, что я здесь и сейчас ее об этом спрашиваю. – Прошу тебя, умоляю, не надо…

- Нет, ты скажи, скажи... - Я с трудом справлялся с губами, бесчувственными, онемевшими, словно бы стянутыми наркозом. - Вы с ним... вы?..

- Да, Боря, - тихо ответила она и, когда я выкрикнул ей в лицо: «Почему?! Как ты могла?!» - добавила еще тише: - Мне казалось, что я запаздываю.

На третий день мы вернулись.

16

В городке выпал снег, побелели крыши, потянуло морозцем и не привыкшие тепло одеваться жители попрятались по домам. В мощеных двориках сиротливо мерзло на веревках выстиранное белье, по набережной мело сухую крупу, и покрытые льдом лужи трескались под ногами, как ломкое матовое стекло.

Что произошло? Вот уже второй день мы словно чужие. Завидев меня в парке, Таня сворачивает в сторону и быстрой походкой уходит. Я хочу догнать и не догоняю ее, в нерешительности останавливаюсь. Может быть, это ревность? Как было бы хорошо... И мною овладел азарт испытать муки ревности, словно я опять соревновался с кем-то. Да, этот неведомый соперник меня опережал, а я снова отставал, запаздывал, и вот внезапно…

Но я тупо валялся на койке и не испытывал никаких мук.

Сосед мой что-то подбривал, подравнивал в парах одеколона, и был он никакой не галантерейщик, а обыкновенный портной из подмосковного городка Дедовска, шивший на заказ в ателье и на дому. Его мертвый глаз смотрел на меня, не мигая.

- Не вас ли ищут?

Я подскочил к окну и увидел Таню с Рязанским пекарем: он по-хозяйски держал руку на ее плече, так что украшенная татуировкой кисть свешивалась ей на грудь, и ее утиные шажки были безвольно покорны.

Я ощутил-таки запоздалый укол ревности...

Вечером я долго разыскивал Таню в надежде, что она окажется одна, без своего навязчивого спутника и мы сможем поговорить с ней. Но Тани нигде не было, - ни на набережной, ни в парке, ни на танцплощадке, и моя надежда чахла и увядала, отравленная мыслью о том, что, наверное, Рязанский пекарь вновь пригласил ее в ресторан или шашлычную и сейчас угощает дрянным, кислым и мутным вином.

Но вдруг я увидел ее на веранде пансионата: она играла сама с собой в напольные шахматы, переставляя по клеткам гигантские фигуры, при этом конь у нее ходил как слон, а слон как ладья. Я тихонько подкрался сзади и мстительно обнял ее за плечи. Она вздрогнула и не сразу обернулась ко мне, словно не решаясь взглянуть на меня, прежде чем найдет какие-то слова, спасительные для нее в ту минуту.

- Боря, ты не должен себя заставлять. Если это из жалости...

Она держала за выточенную из дерева головку гигантскую черную пешку и, клоня ее на ребро, пыталась договорить, но ее рот кривился и губы не слушались.

- Глупая, глупая! - Я жадно и торопливо поцеловал ее.

Таня выпустила пешку, и та, протанцевав на месте, встала на белую клетку.

- А с Рязанским пекарем ерунда. Я не ревную, - сказал я Тане и снова поцеловал ее.

После этого я посмотрел ей в глаза, поцеловал и ничего не сказал.

Срок путевки истекал (да и друг меня заждался), и пора мне было в Москву. У Тани же оставалась в запасе неделя, и, здраво рассуждая, это было удачным стечением обстоятельств. Таня провела бы еще неделю у моря, побродила по пустынным набережным, послушала раскатистый шум прибоя, изумрудно-зеленых волн, оставляющих на песке гребешки пены, подышала воздухом, пропитанным острым запахом водорослей, соли и пемзы, и мы отдохнули бы друг от друга... Да, отдохнули бы, успокоились, привели в порядок мысли, что называется, да и чувства в этом нуждаются после всех наших восторженных клятв, ссор, измен и примирений.

Но Таня отказывалась рассуждать здраво.

- Я с тобой, - сказала она, сосредотачивая все свое упорство на этом коротком слове.

- Чудачка, а целая неделя отдыха? - Я мягко напомнил ей довод, действовавший как бы вопреки моему желанию.

- Ты бросаешь меня с этим? - она кивнула туда, где мог находиться сейчас Рязанский пекарь.