ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО ЛЮБИТЕЛЕЙ ПЛОХОЙ ПОГОДЫ (роман, повести и рассказы)

- В таком случае знайте же, знайте: я вас когда-то любил, вами восхищался, а теперь - не люблю. Нисколечко. Это вам за медвежью болезнь. Да, во всеуслышание заявляю: не люблю, не люблю! – воскликнул и тотчас безвольно  сник, отвернулся и засопел от обиды.

- Любили? – спросил я так, будто это слово в его устах приобретало нечто, внушающее сомнение. - А сами вечно перебивали, придирались, цеплялись, вредничали, по мелочам спорили, мешали вести собрание. Это называется любовью? Даже самый заклятый враг никогда бы себя так не вел. Недаром наш Председатель не раз вас одергивал, делал вам замечания, а вы все равно продолжали, словно вам это доставляло некое особое, изощренное удовольствие.

Он согласно закивал и приторно заулыбался, готовый продолжить мой обвинительный перечень:

- А теперь буду во всем соглашаться, кивать, поддакивать и вежливо выслушивать, потому что вы мне неприятны. Вы мне противны. Даже ненавистны. Вы!

- Раз так, то тем более вашу просьбу я не выполню. Отказываюсь наотрез… - Я был по-прежнему безучастен и еще более непреклонен.

- Но почему? Хотя бы объяснитесь, в конце концов. – Цезарь Иванович закрыл баул, убедившись, что в ближайшее время он ничем весомым не наполнится.

- Извольте. Потому что это не просьба, а безоговорочный приказ. Даже шантаж. Укусит он меня! Да что вы тут раскомандовались, собственно! Тоже мне дешевый шантажист нашелся!

- Ах, извините! Виноват, виноват! – Цезарь Иванович обладал свойством трусливого мужа,  воспитанным годами семейной жизни: под воздействием даже легкого, брошенного вскользь упрека тотчас становиться угодливым, рассыпающимся в любезностях, готовым  выполнить любое требование. – Больше я себе такого не позволю. Ни-ни. Приказывайте вы, а я покорно подчинюсь, любой приказ - выполню. И, заметьте, - с радостью! С усердием, рвением, даже восторгом!

- Да не охотник я приказывать. Впрочем… - Тут я задумался: почему бы и не воспользоваться предоставленной мне столь редкой возможностью. – Раз вы сами об этом просите, приказываю немедленно вернуть ключ Софье Герардовне. Слышите? Немедленно!

- Как?! – Цезарь Иванович оперным жестом прижал к груди обе руки. - Признаться в воровстве?! Она меня запрезирает и никогда не простит. Она же учительница, педагог, воспитатель – в гимназии преподает.  Для нее моральные принципы превыше всего.

- Признаваться не обязательно. Еще не хватало, чтобы все во всем признавались. Даже в гимназии. Можно что-то изобрести, присочинить… якобы ключ случайно оказался у вас в кармане. Или вы где-то его нашли и поспешили вернуть.

- Где я мог найти?!

- Мало ли! На улице, во дворе, у нее перед дверью. Где человек может обронить ключ!.. Софья Герардовна будет вам только благодарна. Наверное, она уже хватилась, что ключа на месте нет. Всполошилась, перепугалась – вот и успокойте ее, бедняжку.

- Как-то это странно, ей богу. Уж лучше явиться с повинной и честно признаться. – Цезарь Иванович поставил баул на пол, расстегнул плащ, откинул капюшон, выпрямился и расправил плечи, готовясь к честному признанию.

- Экий вы, однако… - усовестил я его за благородный, но не совсем своевременный порыв. - Ну, признавайтесь, если есть охота. Только в любом случае ключ надо вернуть.

- А может, мы спрячем архив и тогда?..

- Повторяю еще раз, немедленно! Вернуть, а потом вежливо попросить разрешения им воспользоваться. Так принято среди порядочных людей, к тому же облеченных доверием. Про железную перчатку вам рассказали!

- Ну, рассказали…

- Вот и соизвольте вернуть ключ.

- Вас не переупрямишь. Уж если коготками-то вцепились, за жабры взяли, то не выпустите, - произнес он так, словно и сам не преминул бы при случае кого-нибудь взять за жабры.

- И еще приказываю, - возвысил я голос, - возлюбить меня, как прежде. Да, перебивать, цепляться, вредничать, спорить, не соглашаться. Ну, если не возлюбить, то, во всяком случае, относиться по-дружески. По-товарищески. По-братски. В духе нашего устава. Я ведь тоже стараюсь ради общей пользы, себя не жалею, хотя иной раз и стоило бы пожалеть-то. Ведь не молод уже и со здоровьем неважно…

Цезарь Иванович проникся моими словами и решил напомнить, какая у него широкая и щедрая душа.

- Нет, никакой дружбы. Я вас по-прежнему люблю. Обожаю. Хотите, расцелую? Удушу в объятьях? – Ему нравилось иногда, под настроение ударить шапкой оземь, изобразить нечто этакое, цыганское.

- О нет, избавьте. – Я проворно отпрянул и увернулся. - Экая у вас натура, однако, необузданная. Но все же душить не надо. Платонически любить вы не можете? На почтительном расстоянии?

- Как скажете. Могу и на расстоянии, хотя это скучно, а я последнее время и так очень скучаю. Хандрю. Сплин у меня, как говорят англичане.

- Скучаете? Вот это новость! – воскликнул я, не скрывая того, что иная новость может и разочаровать. - А как же наше общество, наши собрания, встречи? Разве они не развлекают вас, не радуют, не воодушевляют?