Тайное содружество

Небеса сегодня были не слишком щедры на свет: сквозь рваные облака слабо мигали несколько звездочек; луна куда-то отлучилась. На стене склада покачивался, едва мерцая, антарный фонарь, да на носу гребной лодчонки, что болталась через протоку от битой ветрами старой шхуны, пришвартованной дальше вдоль пирса, едва тлела нафтовая лампа. Шхуна называлась «Эльза». Ее капитан провел весь сегодняшний день, накачиваясь пивом и убеждая старпома спереть винт с такого же дряхлого каботажника, состоящего, казалось, из одной ржавчины. На суденышке, похоже, вообще не было никакой команды, зато на баке имелось четыре бесхозных центнера фосфобронзы. Эти двое часами разглядывали винт в капитанский треснутый бинокль и препирались о том, сколько удастся выручить за груз на не слишком щепетильной верфи. Двое палубных тем временем лениво выбрасывали за борт сломанные доски и обрывки канатов – все, что осталось от скверно закрепленного палубного груза, который судно растеряло во время шторма на Канале. Все равно за него уже никто не заплатит.

Поднимался прилив. Сброшенный за борт мусор неторопливо плыл вверх по течению – мимо гнилого скелета старой баржи, мимо битых бутылок и жестянок, покачивавшихся в прибрежной грязи. Вода молча и неторопливо поднимала каботажник стоймя. Пантелеймон внимательно наблюдал.

Он не отходил далеко от «Эльзы» со вчерашней ночи, когда добрался до этого грязного маленького порта и услышал на борту немецкую речь. Разобрал он немногое, но понял, что команда собирается с приливом сняться с якоря, пересечь Канал и пойти на север, в Куксхафен, близ Гамбурга. Тут-то Пан и решил, что ему надо к ним: Куксхафен находился в устье Эльбы, и если много миль двигаться вдоль нее в глубь континента, можно попасть в Виттенберг, где живет этот философ, Готфрид Бранде.

Лучшего и пожелать было нельзя.

Команда «Эльзы» ждала какой-то груз, но поставщик их кинул – вернее, судя по тому, что Пан расслышал, шкипер перепутал дату. Капитан со старпомом целый день толклись на палубе, хлестали пиво и швыряли бутылки за борт. Наконец шкипер согласился поделить прибыль пополам, старпом сдался и пообещал помочь стащить винт.

Пан решил, что это его шанс. Как только гребная лодчонка поползла через протоку к каботажнику, он тихонько прокрался вдоль пирса и вспрыгнул на трап. Кроме капитана и шкипера, на суде было четверо матросов: один сейчас греб на лодке, еще двое дрыхли в трюме, а четвертый наблюдал за экспедицией, облокотившись на леер. «Эльза» оказалась куда старше, чем думал Пан, – вся чиненая-перечиненая, паруса в лохмотьях, палуба грязная, покрытая слизью и ржавчиной.

Зато тут куча мест, где можно спрятаться, подумал Пан, уселся в тени рубки и стал смотреть, как воры лезут на каботажник. Ну, старпому точно удалось влезть. Шкипер пробовал дважды, но у него ничего не получилось. Помощник был помоложе, более худой, да и руки у него были длиннее, а капитан – толст как бочка, кривоног, на три четверти состоял из спиртного и свои шестьдесят давно оставил позади. Зато упорства ему было не занимать.

Он во весь рост стоял в раскачивающемся ялике, держась рукой за борт каботажника, и ревел оттуда приказы старпому, который пытался высвободить ближайшую шлюп-балку из оков ржавчины, чтобы свесить ее над водой. Ругательства и оскорбления фонтаном поднимались вверх, пока старпом не перевесился через борт и не рявкнул что-то в ответ. Его деймон-чайка тоже что-то ехидно квакнул. В немецком Пан разбирался, естественно, не лучше Лиры, но понять общее направление беседы труда не составляло.

Старпом, наконец, отковырял балку и переключился на винт. Шкипер между тем освежался ромом из бутылки, а его деймон-попугай в полубеспамятстве свисал с планшира. Маслянистая вода безмолвно заполняла протоку, нежно покачивала скопления рваной пены и тушку какого-то животного, почившего так давно, что она уже наполовину разложилась.

Пан перевел взгляд на матроса, созерцавшего эту сцену с палубы «Эльзы». Его деймон, порядком запаршивевшая крыса, чистила усы, сидя у его ног. Через протоку второй матрос дремал, клюя носом над веслами. Старпом на палубе орудовал гаечным ключом. Шкипер болтался в лодке, держась одной рукой за свисавший со шлюп-балки канат, а другой подносил к губам бутыль.

В памяти Пана тут же всплыла совсем другая сцена – на огородах у Окспенса. Почтовая станция за лугом; клубы пара над запасными путями; голые ветки деревьев над рекой; далекий лязг проволоки о швартовные тумбы. Все залито серебряным светом, красивое, мирное. Он сидел неподвижно, а внутри волной взмывал экстаз – как же прекрасно все кругом и сколько еще чудес во вселенной! Он думал, как сильно любит Лиру и как скучает по ней: по ее теплу, по ее рукам… Ей бы понравилось сидеть тут с ним и любоваться… Как они шептались бы вместе и тыкали пальцем то в одно, то в другое – смотри, смотри! – а ее дыхание ласкало бы мягкий мех на его ушках…

Что же он делает?! И что она делает без него?!