Тайное становится явным

– В Красноярск, ждет «добро» на взлет. Там у них накладка с рейсом на Нерюнгри, но вроде утрясли. «Тушка» уже взлетела, очередь за маломеркой…

Он не успел договорить. Я схватила его за уши, расцеловала в обе щеки – этот простоватый увалень растерялся и покраснел, а я побежала на второй этаж, в переговорный зал…

Иркутск долго не давали. Вернее, сам Иркутск-то дали, а вот с конторой под названием «МО РФ. Социологическая лаборатория» почему-то не соединилось. Я прыгала от нетерпения и бросала жетончики в ненасытную утробу. Наконец в трубке раздался голос координатора Зуева.

– Вовочка, радость моя! – возопила я. – Здравствуй, Вова! Это Люба Ушакова!

– Но ты же уволилась, – удивился координатор.

– Я? Уволилась? – поразилась я.

Зуев похмыкал.

– Ну да, ты. Старик был недоволен страшно. Ты не выполнила задание… м-м, редакции, Овсянников пропал, а на тебя пришло распоряжение – вычеркнуть из всех списков.

– Как! – завопила я. – Даже на зарплату?

– А на зарплату – в первую очередь.

Зуев, по понятным причинам, вел себя сдержанно. Мы болтали по открытой линии, а вести деловые переговоры в «прямом эфире» в наших кругах не больно-то поощрялось. Но я плевала с колокольни.

– Это ошибка, Вовочка. Испорченный телефон, понимаешь? Женское радио… Я продолжаю выполнять задание… мм… редакции. Ты даже не представляешь, какие завалы приходится разгребать… Прими вводную. И брось к чертям свои дела – мои важнее. Из Энска пять минут назад вылетел АН-2, бортовой номер 98040. Рейс не то чартерный, не то спецзаказ. Самое позднее через полтора часа он сядет в Красноярске. На городской аэродром или на другой – этого я не знаю. Срочно свяжись с «Бекасом» в Красноярске – пусть выяснит. Меня интересует человек среднего роста, широкоплечий, на вид 39–40 лет, волосы наполовину седые. Везут под охраной, в наручниках. У охраны – корки АНБ, но они не чекисты. Они плохие, Вовочка, ты понял? А ты – хороший мальчик. Так что выясни, пожалуйста, их дальнейший маршрут после посадки в Красноярске. Это очень важно, запомни. Я в тебя верю. Через два часа перезвоню.

– Через два часа я буду дома, – заворчал Зуев. – У меня рабочий день от звонка до звонка.

– В лоб получишь! – заорала я. – Это очень важно, Вовочка! Прекрати издеваться!

– Ладно, ладно, Любушка… – координатор недовольно засопел. – Выясним. Чем ты там вообще занимаешься?

– Письма пишу. Каутскому, – выпалила я, вздохнула с облегчением и повесила трубку.

Усталость навалилась – словно битый день долбилась в забое. Не выходя из кабинки, я обшарила карманы. Основная масса денег была в сумке, при мне находилась лишь какая-то мелочь, около двух тысяч. Как сказал бы англичанин, «ай эм шорт ов мани».

Я вышла из кабинки и направилась к стойке оператора. Когда же в этой стране сделают доступной для простых граждан сотовую связь?!

– Где можно позвонить в Прагу?

Операторша чуть не подавилась жвачкой. Изумленно обозрела меня с ног до взъерошенной макушки и укоризненно покачала головой – дескать, на звонки деньги есть, а на расческу нет.

– Там, – показала прямым, как штык, пальцем на дверь в соседний зал.

«Там» было и опрятнее и чище и народу никого. Я дозвонилась до колледжа в Шватлоу, на чистейшем чешском представилась секретарю четвертой советницей представительства Чехии в ООН и попросила позвать к телефону некоего Антуана Шмидта из восьмого класса, да побыстрее. А то евро, понимаешь, капают.

Естественно, Антошка был не прочь рвануть с урока. Но марку держал. Не прошло и трех минут, как он уже пыхтел в трубку и нарочито басом интересовался, какое, собственно, право имеет какая-то там советница при ООН отрывать его от жизненно важной сексологии.

– Здравствуй, родной, – выдохнула я. – Надеюсь, ты еще не профессор?

– Мамахен, ура! – возопил отпрыск. – Наконец-то ты вспомнила про свое единственное чадо! Или оно уже не единственное, а, мамахен, признайся?

Не знаю, как сам Антошка, но голос его взрослел с каждым прожитым полугодием. Наверное, так и надо. Это я затормозилась в своем развитии.