Тайное... Забытое... Невероятное...

Нельзя чучуну причислять к демонологической сути в буквальном смысле слова, рассуждал исследователь на определенном этапе работы. Особенно это стало ясно, когда он провел в местной школе конкурс на лучший рисунок из жизни северян. Один из учеников нарисовал великана, приблизившегося к оленю, и назвал картину “Чучуна“. Уверяя, что это дикий человек, бегающий по тундре, школьник сказал: “Чучуну ведь убивают, а черта не убьешь, неправда ли?“ (Неужели до сих пор это неясно фольклористам? — М.Б.)

Вторым, поразившим Гурвича явным утверждением реальности существа, была беседа“ с каюром Дмитрием Рахыровым. Когда Дмитрий был ребенком, однажды при нем взрослые разговорились о поразивших его и запомнившихся на всю жизнь вещах.

— Петру-то все нипочем, у всех олени, почитай, болели, а у него вот целы, — говорила тетка.

— Наверное, слово знает. Чучуну-то убил, и ничего, живой ходит, — добавила мать.

— Страсть, страсть-то какая, — продолжала тетка. — Говорят он (чучуна) на него (Петра) прямо со свистом летел. Черный, вонючий, волосатый. Другой бы на месте Петра от страха бы умер.

— Да, теперь там, где это было, никто не рыбачит. Боятся.

Далее тетка рассказывала, как она каждую осень с наступлением темноты испытывает ужас при мысли о встрече с чучуной. Вообще по разумению домочадцев получалось, что чучуна — дикий человек с длинными волосами, темным медно-красным лицом. Одежда — натянутая еще в сыром виде шкура оленя, снятая чулком. Он свистит, издает гортанные крики и совершает прыжки необычной длины.

Третий урок автор книги получил от шамана Григорьева. На вопрос, как шаман может обратиться к чучуне, ибо он должен уметь общаться со всем сущим, и с какими духами тот, в свою очередь, связан, Григорьев ответил, что такого духа нет. Дескать, чучуна виден абсолютно всем, даже оставляет следы, его иногда убивает человек. А духи же невидимы, и ни один из них еще не был сокрушен человеком.

Итак, чучуна не дух. Это существо, обитающее в наши дни в Якутии. Это мнение специалиста.

Не будем следить за всеми движениями мысли автора книги по мере овладения теми или иными знаниями, в том числе и совсем фантастическими предположениями.

В поисках истины Гурвич разыскал и расспросил многих людей, тем более, что территориально он не сидел на одном месте. Это и Афанасий Шумилов, случайно наткнувшийся в кустарнике на мертвого чучуну. И сын Винокурова, рассказавший о встрече своего отца с существом в низовьях Лены (кончилось событие тем, что охотник выстрелил в направлении чучуны из берданки и услышал в ответ крик, убил или ранил — не знает, так и не решился сходить посмотреть). Кстати, слух об этой встрече в свое время облетел всю тундру.

За какие только версии ни пытался ухватиться автор ради отыскания корней подобных рассказов. Все оправданно. В самом деле, оскорбительно знать и не уметь объяснить чем-нибудь традиционным. Пользовался автор и ссылками на гнетущее влияние северной природы на людей, голодные годы, обычное зимнее недоедание, трудности кочевого быта, тягу к вере в чудесное, которая сильна практически у каждого народа. Автор предельно честен. За это ему спасибо. Но разве любое из перечисленных оправданий может служить причиной видения существа таким количеством людей, причем, всеми одинакового? Далее у автора возникают совершенно четкие мысли: “Здравый смысл, видимо, никогда не покидал людей даже в ледяном краю. Слепой веры в чудеса не было“.

Записал И.С. Гурвич сведения от людей, убивавших чучуну, по Яне, Оленеку, Индигирке, Верхоянью. “Получалось, что какие-то люди-одиночки… в начале пятидесятых годов нашего века иногда подходят летом не только к рыбалкам русских и якутов, но и к стойбищам колымских оленеводов — эвенков, юкагиров. Зачем-то свистят и бросают камни. Более того, они беспокоят и колымских чукчей“.

Рушится еще одно предположение автора — будто именно так ведут себя оленеводы — пришельцы из чужих краев (в частности с Чукотки), разведывающие новые пастбища в Якутии. Он продолжает поиск версии.