Тайной владеет пеон

Но из конторы ответили, что это не объяснение и что при желании спад грузооборота на его участке можно приписать саботажу.

Главный пришел в отчаяние.

Как раз в этот момент заявился негр, назвавшийся разорившимся кабатчиком из Ливингстона, и предло­жил услуги повара. С ним была маленькая помощница.

— Повара нам не нужно. — Капатас отметил про себя широкие плечи негра и его сильные руки и предло­жил: — В сборщики пойдешь? Тогда девчонка могла бы помогать на кухне.

— Можно и в сборщики, — весело отозвался негр. — Приходилось и бананы срезать. Только пусть капатас прикажет выдать парусиновые туфли. Робби страшно боится змей.

— Ладно, туфли выдадим, — сказал капатас. — Но смотри, работай покрепче, болтай поменьше.

— О, Робби не из болтливых — ухмыльнулся негр.

Он действительно работал сноровисто и молча. Раз­говаривать наш старый друг Роб предпочитал в бара­ках, наедине с рабочими.

Незадолго до этого Роб встретился с Риверой, ко­торый предложил ему перебраться в район столицы, а по дороге чуточку поработать на партизан. Одной за­бастовкой больше — одной карательной экспедицией меньше. Роситу можно взять с собой. Но девочку надо поберечь. Она порядком устала, да и в столице ей най­дется дело.

Так Роб и Росита очутились в гватемальском аду, как назвали пеоны район плантаций в долине реки Мотагуа. Зной днем и холод ночью. Тропическая лихорад­ка и укусы москитов. Крики надсмотрщиков и удары хлыстом. Жулики-весовщики и гнилые продукты в лав­ках. Все это выработало в пеонах какое-то безразличие к жизни. Оно было нарушено реформами правительства Арбенса. Оказалось, достаточно бросить спичку, чтобы пеоны откликнулись пламенем. Волнения охватили гва­темальский ад.

Но пришли армасовцы и начали с того, что на ка­ждой плантации воздвигнули десяток виселиц. Пеоны, к которым попал Роб, не выдали вожаков. Тогда армасовцы  стали  обыскивать  бараки.   У  одного   нашли газету с реформой — его вздернули в ту же минуту и объявили самым опасным врагом республики. А соседи по бараку отлично знали, что «самый опасный» был са­мым тихим рабочим, который всего боялся и даже не знал, в какую газету обернул свое единственное до­стояние — крест, полученный от матери.

У другого нашли портрет бывшего президента Арбенса. Владельца портрета постигла та же участь.

Когда армасовцы уходили, они приколотили к во­ткнутому в землю шесту портрет своего президента — дона Кастильо.

— Смотрите и молитесь! — приказал офицер. — Этот человек научит вас жить.

С плаката на пеонов смотрели наглые глаза, жест­кие, слегка вздернутые усы и портупея, натянутая гру­зом тяжелых пистолетов. Казалось, губы истерично вздрагивают и вот-вот с них сорвется вопль: «Моли­тесь на меня, не то начну стрелять!»

У пеонов и без молитв были свои заботы. Весов­щики наглели с каждым днем и обсчитывали сборщи­ков бананов. В лавку завозили гниль. Даже от бобов несло затхлостью. Одной ночью пеоны не спали; они проделали путь в тридцать миль, но принесли из бли­жайшего городка Тенедор запас продуктов на месяц: маис, фасоль, лук, тыквы-чайоты, пальцевидные какту­совые плоды в кожуре с шипами (очищенные от шипов они стоят дороже) и, конечно, яркие стручки перца, без которых не обходится почти ни одно местное блюдо. Лавка компании терпела убыток. Главный капатас по­лучил нагоняй. У ворот плантации выставили охрану, в город больше не отпускали. Не хочешь брать гниль — голодай.

В один из таких тревожных дней Роб с Роситой и оказались на плантации. У Роба были свои дела, у Роситы — свои. В обеденный перерыв она доставляла на участки кофе и маисовые лепешки. Вот и сейчас она погоняет мула и весело напевает ему под смех пеонов:

Ждут нас знатные сеньоры.
Торопись! О-хо!
Мы везем им помидоры —
Больше ни-че-го!
Накормить их рады, право.
Торопись! О-хо!
Но у них всего сентаво —
Больше ни-че-го!

Бидоны бьют по жестким бокам мула. Росита акком­панирует себе, ударяя по бидонам, и рабочие выходят из банановых рощ, чтобы поздороваться с девочкой. Она успевает одному кивнуть, другому помахать рукой, третьему спеть:

Нынче новые порядки.
Торопись! О-хо!
Жизнь горька, а перец сладкий —
Больше ни-че-го!

У поляны, где висит большой портрет Кастильо Ар­маса, девочка задерживает мула, привязывает его к шесту. Нарочито долго всматривается она в портрет: жди шутку.

Дон Кастильо к нам посажен.
Задержись! О-хо!

Она похлопывает мула по глянцевитому крупу:

Будь хоть ты к нему привязан...
Больше ни-ко-го!

Оглушительный хохот разносится над плантацией. Сбегаются надсмотрщики, Роб подает Росите предосте­регающий знак, но она как ни в чем не бывало отвин­чивает крышку бидона, черпаком разливает по мискам кофе. И при этом поет: