Тайной владеет пеон

— Ты еще ничего нам не открыл, — прерывает его Донато. — Мы смеемся потому, что ждали твоего при­знания в любви, о которой ты писал брату: «Рина помо­жет мне втереться к ним в доверие».

У Адальберто выступают на лице капли пота. Руки его уже не играют небрежно со спичками — они ломают спички со страшной силой, с хрустом, одну за другой. И только губы непроницаемо сжаты.

— Я могу рассказать, что от тебя требовалось, — медленно говорит Донато. — Армасовцам нужно было заполучить в клетку крупного подпольщика. Поэтому двух первых визитеров Барильясы выпустили. Потом ты дал знать своим, что ожидается большой гость, и они охотились за ним с яростью первобытных.

Адальберто молчит.

— Ну, а здесь, в столице, тебе хотелось замести сле­ды, — продолжал Донато. — Это всегда легко, когда сви­детели твоей подлости оказываются за решеткой.

Адальберто не кричит, не спорит, не отвергает, — мол­чит.

— В кафе ты сработал чисто, — подводит итог Дона­то. — Будь твой братец потоньше, нам пришлось бы про­верять Рину Мартинес. Я прошу меня извинить, Рина, я уже начинал подумывать, что полицейские связи твоей семьи дали себя знать. Во всяком случае этим ты обязана милейшему Адальберто.

В первый раз заговорил Андрес.

— Я не прошу меня извинить, Рина, — очень мягко сказал он. — Я ни на одну секунду не мог поверить тому, о чем сейчас сказал Донато.

— Спасибо, Андрес, — улыбнулась Рина. — Я знала это.

Адальберто  Барильяс, — сказал  Донато, — успел ли ты кого-нибудь еще выдать?

— Нет, — Адальберто говорил с ожесточением: — Я никого не выдал. Они мне поставили условием: «Завлеки на явочную квартиру в Сакапа Кондора — и ты будешь свободен». Я сделал что мог. Я хотел получить образо­вание, а они гнали меня в офицерскую школу. У меня не было другой возможности вырваться из этого ада. А по­том они требовали еще и еще...

Он обвел студентов исступленным взглядом.

— Что знаете вы  о жизни, молокососы?

— Мы знаем о жизни вот что, Адальберто, — сказала Рина. — Мой отец родился и вырос в Мексике, а жизнь отдал за свободу Испании. Отец Донато простой пеон, а недавно собрал в узелок свои пожитки и отправился на подмогу кубинцам отвоевывать их родину у генерала Батиста.[73]  Андрес способнее тебя, и у него больше прав заниматься чистой наукой, а он посвятил себя Гватемале.

— Что ты мне тычешь Андреса, мексиканская павлиниха? — со злостью крикнул Адальберто. — Убирайтесь вы все со своими нравоучениями!

— Вот сейчас разговор по-мужски, — сказал Дона­то. — Наше решение передаст Андрес.

— Опять Андрес? Да вы сговорились все!.. Я знать не желаю вашего Андреса. И вообще... Вы сами по себе, я сам по себе. Поняли, ребята?

— Поздно ты решил отделиться, — усмехнулся Ан­дрее. — А клятву забыл?

— Я плюю на вас и на клятву!

— Но мы не плюем, — жестко сказал Андрес. — Слу­шай хорошо, — я дважды повторять не буду. Ты сейчас сядешь на поезд и уберешься из столицы: в Сакапу или куда знаешь. Если кого-нибудь из нас посадят, тебе не­сдобровать. Мы прикончим тебя, где бы ты ни находился.

— Руки коротки!

— Мы решили дать тебе последнюю возможность стать человеком, — с презрением сказал Андрес. — Ты уберешься до вечера. Если приведешь армасовцев, запи­ши себя в покойники.

— Я хочу учиться, — пробормотал Адальберто.

— В столице ты лишний. Они не оставят тебя в покое, пока ты здесь. Кроме того, учатся не только в съюдад Гватемала.

— Я не уеду... Я обращусь к властям...

Адальберто остался один. Он тяжело дышит. Он готов испепелить их всех. Они не посмеют его тронуть. Пустые угрозы. Он никуда не уедет.

Он выбегает из номера и, как бомба, влетает в ка­морку консьержки: 

— Сеньора Хасинта, если меня спросят...

Милая, добрая старушка смотрит на него строго и неприветливо:

— Мне сказали, что вы оказались скверным челове­ком, Барильяс. Я просила бы вас не врываться ко мне столь фамильярно.

— Клевета, сеньора!

— Один редко бывает правым, молодой сеньор! Гово­рят, вы уезжаете? Счастливого пути.

Адальберто идет по коридору и старается поклониться каждому, кого встречает. «Кивни мне, — словно молят его глаза, — и считай, что ты подарил мне сто кецалей». Но студенты не замечают Адальберто, — университет уже знает правду.

В студенческой закусочной он робко выбирает место у стены, и сразу же, не сговариваясь, трое сидящих здесь поднимаются и переходят за соседний стол. Официантка долго, мучительно долго не подходит и, наконец, дерзко выкрикивает издали:

— Этот столик не обслуживается!

Адальберто поднялся. Соседи слышали слова офи­циантки, но никто не предложил молодому юристу место. Высокий флегматичный юноша, подметив взгляд, бро­шенный Адальберто на свободный стул, демонстративно занимает его портфелем.

— Хорошо, — громко сказал Адальберто. — Мы не заплачем. Плакать будут другие.

Ему ответили свистом. Он вышел из закусочной, ку­сая губы.

То же самое повторилось на лекции. Рядом с Барильясом скамьи редели.

В перерыве он подошел к профессору, под руководством которого готовил реферат,[74] и сообщил, что работа подвигается успешно. Но профессор не проявил энту­зиазма.