Таинства и обыкновения. Проза по случаю

Кажется, мы начинаем размышлять о более основополагающих аспектах рассказа, и поэтому мне бы хотелось обсудить одну особенность прозы, которая, на мой взгляд, является вполне заметным общим знаменателем рассказов, чем и обусловлен ряд их черт. Читатель прозы будет интересен нам как собственно человек, ведь сама природа беллетристики в огромной мере предопределена состоянием нашего восприятия. Познание мира человеком начинается с ощущений, и прозаик начинает с восприятия мира людьми. Он апеллирует к чувствам, а те, в свою очередь, реагируют только на конкретное, не отвлечённое. Большинству же удобнее изъясняться абстрактно, нежели воссоздавать путём описания некий объект, который они видят в реальности. Однако мир беллетриста столь «материален» и «осязаем», что начинающим сочинителям противно творить его. Их, в первую очередь, волнуют образы и переживания, далёкие от «плотского». Они ведь у нас ловкие реформаторы, одержимые отвлечённым остовом рассказа, «голыми костями». Их заботит не человек, а проблема, не сама ткань бытия, а вопросы на злобу одного дня, «случай», словом всё, в чём есть социологический нерв, вместо житейских подробностей, зримо воплощающих тайну – зачем мы живём на этом свете.

Манихейство отделяет дух от материи. В глазах его адептов всё материальное является злом. Манихеи искали чистого духа и стремились к бесконечности прямиком, минуя материю. Это весьма созвучно духу современности, и тому, кто им заражён, сложно, а то и вовсе невозможно что‐либо описать, так как сочинительство – это, по преимуществу, искусство воплощения.

Одно из самых частых и прискорбных зрелищ являет собой чувствительная и проницательная особа, пробующая создать произведение, опираясь только на эту самую чувствительность и проницательность. Писатель такого типа сыплет сентенциями одна острее и ярче другой, но картина в целом выходит унылой. Работает автор произведения с не ахти каким материалом, это факт. Беллетристу не чуждо ничто человеческое, а мы, человеки, сотворены из праха. Если кто‐то боится запылиться, советуем ему нас не описывать, а подыскать нечто пограндиознее.

И лишь когда сия идея проникнет в мозг и приёмы, ему наконец станет ясно, какой это тяжкий труд, писание прозы. Одна из литературных дам, чьи вещи я обожаю, пишет мне, что благодаря Флоберу узнала – нужно как минимум три сенсорных штриха, чтобы объект реализовался – увязывая это с наличием у нас пяти чувств. Если у тебя в прозе нет хотя бы одного из них, ты калека. Но если у вас отсутствуют два или более, вы практически ничто.

Каждую фразу «Мадам Бовари» можно разбирать, восторгаясь ей, но я всегда завороженно замирая перед одним пассажем. Флобер только что показал нам Эмму за фортепиано, когда ею любуется Шарль. И вот как он пишет:

«Эмма с апломбом барабанила по клавишам, без остановки пробегала сверху вниз всю клавиатуру. Старый инструмент с дребезжащими струнами гремел в открытое окно на всю деревню, и часто писарь судебного пристава, проходя по дороге без шапки, в шлёпанцах, с листом в руках, останавливался послушать» [44].

Чем внимательнее вчитываешься в предложение, тем больше ты из него можешь узнать. На одном конце «авансцены» мы слышим грохот старого инструмента, а на другом отчётливо видим фигуру писаря, даже его тапочки. С учётом того, что на страницах романа происходит с Эммою далее [45], можно подумать, что несущественно, дряблые ли струны у пианино, какая обувь на ногах чиновника и бумага в его руке, но Флобер должен окружить героиню правдоподобием деревенского быта. Нужно постоянно помнить, что те самые «грандиозные идеи» и хлёсткие эмоции важны для автора в куда меньшей степени, они могут и подождать. Во что обуть писаря – вот в чём вопрос.

Кое‐кто из нынешних, конечно, учится этому, чтобы злоупотреблять. Потому и зашёл в тупик дотошный натурализм. В сугубо натуралистическом тексте деталь присутствует для полноты реальности, а не потому, что этого требует сам текст. Создавая вещь, можно писать максимально точно, не впадая в натурализм ни на йоту. Творчество избирательно, и достоверно оно в самом важном, что и оживляет текст.

Накопление деталей на страницах романа происходит не так стремительно, как в коротком рассказе. Новелла требует большей решительности, потому что рассказ меньше по объёму. Её детали должны быть приметны с первого взгляда. В качественной прозе смысл деталей подпитывается самим сюжетом, и если это удаётся, они действуют как символы.