Таинства и обыкновения. Проза по случаю

Литературные новинки часто кажутся примитивнее произведений более ранних, хотя всё не так просто. Имеет место процесс понятного развития жанра. Автор в большинстве случаев самоустраняется от прямого участия в произведении, оставляя читателя в лабиринте событий, разыгрываемых драматически и наделённых символическим смыслом. Современный писатель вовлекает читателя в определённый опыт, где ему важно пробуждать у читателя страсти, к которым автор прикасается. Явственно изображённые сильным художником слова и страсти становятся новым читательским опытом, оказывая пресловутое «совокупное воздействие» на читателя, и это уже не просто сиюминутный обман чувств. Если же ребёнок не имел некоторого читательского опыта, ему едва ли будет по силам разобраться в страстях, образующих сквозь толщу текста скольнибудь единое правдивое полотно.

Тут и возникнет нравственная дилемма. Ведь прелюбодеяние в современной прозе – это не Библия, и даже не «Анна Каренина», и ребёнку предстоит в этом удостовериться. Проблема не просто в том, что в обоих названных выше произведениях прелюбодеяние – это грех

, а по нынешним меркам, в лучшем случае, что‐то «неуместное». Читатель теперь на ином уровне вовлекается в сюжетное действие. Послабления литературных нравов уделяют ему роль очевидца, если не соучастника любых, самых щекотливых человеческих отправлений.

При нашей «расколотой» на части культуре нам сложно достичь согласия по вопросам морали, мы даже не можем признать превосходство нравственных норм над литературными, когда они вступают в конфликт. И это серьёзный повод вернуть преподавание в старших классах к его законному занятию – к закладыванию основ мировоззрения учеников. Надлежит ли старшеклассникам проходить современных авторов, зависит и от согласия их родителей и от того, что они уже успели прочитать и осмыслить.

Учитель литературы старших классов исполняет свою обязанность, подводя своих подопечных через знакомство с лучшими книгами прошлых лет к пониманию того лучшего, что создаётся в настоящее время. Он отвечает за преподавание художественного слова, а не за обществоведение, обучение «азам» демократии или ознакомление с «устоями» разных стран.

Ну а если такой подход придётся ученику не по вкусу, что тогда? Тогда это прискорбно. Весьма прискорбно. Вкус не подсказывают, его формируют.

Прозаик и церковь

Отвечая на вопрос, как католическая церковь влияет на писателя‐католика, нельзя постоянно указывать, что среди нас, таковых писателей, Грэм Грин [86]. Приходится думать не только о дарах веры, нашедших воплощение в искусстве или «поблизости», но и тех, что выражения там не нашли, либо так и не получили развития. В 1955 году редакция ежеквартального альманаха Four Quarters

, издаваемого факультетом филадельфийского колледжа Ласалль, провела симпозиум о том, почему так мало авторов католического толка среди выпускников католических колледжей, публикуя далее отклики писателей и критиков, католических и некатолических, на данное мероприятие. Единства взглядов в них не было. От заявления господина Филиппа Уайли [87], что «мозги истового, т. е. доверяющего авторитету церкви автора, сознаёт он это или нет, промыты» (что лишает его свободы, необходимой для полноценного творчества), до шаблонных сетований на зашоренность наших католиков культурной изоляцией и эстетическими вкусами по принципу «каков поп, такой и приход». Кое‐кто, а таких оказалось мало, считает, что положение в католической среде не хуже, чем в других религиозных группах, так же не блещущих талантами, а кто‐то во всём винит эпоху.

Для католического отделения в колледже это проблема образовательная, но писатель‐католик будет воспринимать её как личную. Выпускник ли он католического колледжа или нет, но если он считает Церковь институтом с большой буквы, придётся выяснить для себя, что ей от него нужно и как именно она ограничивает его свободу, если таковые ограничения имеют место на самом деле. Хотя эти границы служат и материалом для творчества и его методой, сия проблема стоит перед прозаиком острее, чем перед кем‐либо другим.