Таинственная невеста

— Ну нет. От одного этого она бы не померла. Все ж не робкого десятка она была, старая Юхнова-то. Сердце — камень, как про таких говорят. А еще, знаете, говорят: капля камень точит. То одно, то другое, и все одно к одному. Сначала Татьяна Борисовна к ней явилась — с мужем в разводе. Мать ее приняла. Потом Аркадий Борисович к маменьке явился. Разорен, мол. Она его тоже приняла. Потом Бонапартий напал. Потом Егор Борисович выкинул фортель. Женился он, оказывается. А матери — ни слова. Только и узнали о том, когда невестка сама у свекрови на пороге объявилась. А если б не пожар в Москве ее крова лишил и выгнал искать крышу над головой, то и вовсе не узнали б, так получается? Хорош Егор Борисович… На сестрицу свою старшую, видать, насмотрелся — и туда же. Ах нет, и не говорите: несчастное, несчастное семейство… Тут и твердой природы будешь, а помрешь.

— Появление невестки стало последней каплей?

— Елены Карловны? Да господь с вами, сударь! — всплеснул руками, вскинулся старик. Глазки его заблестели. — Елена Карловна стала единственным утешением последних дней госпожи Юхновой и даже продлила их. Что может быть радостнее для старого человека, чем видеть рядом с собой столь милое, преданное и ласковое молодое существо.

— Вас, стало быть, не удивило предпочтение, которое оказала старая барыня невестке перед родными детьми?

— Нимало. Да будет вам известно, Елена Карловна — одна приличная, серьезная, добрая и нравственная особа среди них всех.

Такого Мурин о ней еще не слышал.

— Вы высокого мнения о ней. Верно ли я вас понимаю, что вы хорошо знали ее и ее семейство? Откуда она?

— Мне не нужно знать человека много лет, чтобы составить о нем точное мнение. Жизненный опыт, молодой человек. В мои года вы в этом убедитесь.

— Может быть, — пробормотал Мурин.

Картина, которую он себе воображал, усложнялась с каждым положенным на холст мазком.

— Не может, а точно, — энергично подкрепил Соколов. Нос его от горячего напитка раскраснелся. Дядюшка принужден был вынуть из кармана платок и снять с носа каплю.

— Большое ли у вас жалованье? — осведомился он, заталкивая платок обратно.

— Что, простите? — опешил Мурин.

— Ваше жалованье. Сколько вы получаете в год?

От неожиданности Мурин ответил правду. Старик кивнул:

— Расходы, я так полагаю, тоже велики? В лейб-гусарах-то.

Мурин принялся объяснять: квартира в Петербурге, за дрова отдельно, две лошади, парадная и рабочая, потом мундир…

— Вы, я так полагаю, думаете после войны выйти в отставку? Или желаете служить?

Мурин опешил. Вот так допрос! На его счастье, откуда-то сверху, с антресолей, раздался лепет девичьих ног. Взгляд коллежского асессора на миг задержался на потолке, лицо посветлело, и это мягкое, приятное выражение оставалось на нем, когда он снова обратился к собеседнику:

— Дети… Дети как растения, сударь. Что посеешь, то пожнешь. Я, смею думать, таких ошибок, как госпожа Юхнова, не совершил.

Он хлопнул рукой по подлокотнику:

— Фух, заговорил я вас своими стариковскими разговорами. Скуку нагнал.

Мурин решил, что это был сигнал отбоя: визит окончен. Пора откланиваться.

— Благодарю вас. Мне было очень любопытно услыхать ваши суждения.

— Очень любезно с вашей стороны так говорить…

Но ошибся. Соколов остался сидеть как сидел. С улыбкой погрозил пальцем:

— …только жизнь есть жизнь. Молодым веселей с молодыми. А старость радуется — на вас, молодежь, глядя… Наташенька! Наденька! Катюша!

Мурин так и замер, приподняв над креслом зад.

Залопотали шаги, зашуршали платья. Мурин поспешно встал. Три барышни показались в проеме двери и уставились на гостя черными глазами. В них было веселое любопытство. Щечки разрумянились. Губки едва сдерживали смех. Все три девицы придали себе смирный благонравный вид и вошли.

— Доброе утро, дядюшка.

— К нам гость пожаловал. Господин Мурин.

Мурин раскланялся. Увидал носы своих валенок. «Черт», — спохватился и смутился. Одно дело отправиться в таком виде с поручениями. Но показаться в валенках в обществе барышень, о!..

Барышни приняли его смятение на свой счет и тоже порозовели. Сами они были при полном параде. Волосы завиты и искусно уложены на прелестных головках. Шали в тон платьям. Башмачки натерты мелом.

— Мои племянницы, сударь, — сиял гордой улыбкой Соколов. — Катенька, Наденька и Наташенька.

Все три сделали книксен.

— Все три — больших талантов.

Мурин понял, что так просто его отсюда не выпустят. И его опасения скоро подтвердились.