Таинственное убийство Линды Валлин

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, Янне, — сказала Ева Сванстрём. — Но у меня никак не укладывается в голове, почему Бекстрём и все другие, похоже, считают, что дело прежде всего в Линде. Я постоянно думаю об этом. А вдруг он собирался встретиться с матерью? Я добыла ее паспортную фотографию просто из любопытства. И если она в жизни так же выглядит, мне трудно поверить, что подобная дама испытывала недостаток в мужиках.

— Давай не будем сейчас бежать впереди паровоза, Ева, — возразил Левин, поскольку они были одни; сам он старался следить за тем, чтобы она называла его не Янне, а Ян, независимо от того, находились они наедине или в компании с другими.

По мнению Левина, в любом случае речь в первую очередь шла о Линде. Ведь именно она стала жертвой, и, принимая в расчет все ужасы, проделанные с ней, преступление явно было направлено как раз против нее. И носило очень личный характер. Сам факт того, что убийца завернул ее потом в простыню, с особой тщательностью закрыл ей лицо и тело, являлся доказательством его сильного чувства вины, страха и того, что он не мог смотреть именно на нее.

В том мире, где жил Левин, это считалось явным признаком. Сексуальные маньяки, с деяниями которых ему также приходилось сталкиваться по роду работы, ничем подобным не занимались. Там речь, напротив, шла о том, чтобы выставить жертву напоказ по возможности привлекательным с сексуальной точки зрения способом. С целью унизить свою жертву и после смерти и шокировать тех, кто найдет ее, и тех, кто будет искать именно его. Но главным образом чтобы добиться реализации собственных фантазий, пока происходило само преступление, и сохранить воспоминание о нем в своем мозгу для будущих потребностей. Это ни в коей мере не касалось настоящих и бывших мужей и парней всевозможных категорий, которые в порыве ревности, спьяну или в приступе безумия набрасывались на жен и подруг, забивая их до смерти и разрезая на кусочки, и превращали место преступления в бойню.

Имелись также и другие детали, мелкие, но довольно интересные, и они указывали больше на Линду, чем на ее мать. Мать не жила в квартире последний месяц. Как только начались каникулы, она переехала в свой летний коттедж. А в тех немногочисленных случаях, когда появлялась в городе, старалась быстро закончить все дела. Таким образом, Линда одна жила в ее квартире фактически три недели подряд, что предоставляло ей широкие возможности для всяких встреч, контактов и тому подобного.

— Ты просто хочешь полностью убедиться, что мать не имеет никакого отношения к делу, — сказала Ева Сванстрём и улыбнулась ему в такой же манере, как порой делала его собственная мать, когда он был маленьким мальчиком и нуждался в ее утешении.

— Да, — признался Левин. — Мне этого очень хотелось бы на самом деле.

— Хорошо, — сказала Ева. — Тогда, значит, все обстоит таким образом.

Десять лет назад после развода Линда и ее мать оставили США и переехали назад в Векшё. Мать Линды родилась и выросла там и за исключением четырех лет в Америке прожила всю свою жизнь. То же самое касалось и ее дочери. Появилась на свет в местном роддоме. Когда ей было шесть лет, родители увезли ее в Штаты. Четыре года спустя, как раз перед началом нового учебного года, вернулась в Векшё с матерью и переселилась в дом на улице Пера Лагерквиста, полученный матерью при разделе имущества после развода.

Именно по этому адресу мать Линды была прописана с тех пор. И проживала только там, во всяком случае, ничто не указывало иное. Естественно, за исключением того времени, когда она находилась у себя в коттедже на острове Сиркён, который купила через год после возвращения в Швецию и где проводила летние отпуска и все свои выходные.

По тому же адресу была прописана и Линда до той поры, пока ей не исполнилось семнадцать лет и она не пошла в гимназию. Тогда домой вернулся и ее отец. Он купил себе большую усадьбу к югу от Векшё, и через несколько месяцев к нему перебралась его единственная дочь. Однако в первый год Линда, похоже, окончательно не определилась и имела собственную комнату как у матери в городе, так и у отца в деревне, где официально числилась. Но потом, после сдачи выпускных экзаменов, получения водительских прав и собственного автомобиля (в подарок от отца), она, судя по всему, отдала предпочтение сельской жизни и все реже ночевала у матери.

Сванстрём также не нашла никаких следов «мужиков» в связи как раз с этим местом жительства. По крайней мере, в каких-либо регистрационных книгах. Только мать Линды и сама Линда были прописаны по данному адресу.

— Ага, — вздохнул Левин.

— Ты, похоже, все еще недоволен, — констатировала Сванстрём. — Тебе лучше назвать причину. Тогда ты облегчил бы мне работу, знай я, что искать…

— Да я и сам толком не знаю, — признался Левин. — Как обстоит дело с другими обитателями того дома? С их проживанием, я имею в виду?