Таинственные расследования Салли Локхарт. Рубин во мгле. Тень «Полярной звезды»

Днем Салли еще как-то удавалось задвигать эту проблему подальше, но ночью та упорно нагоняла ее. В темноте Салли вообще становилась другим человеком: тонкокожим, загнанным; она лежала без сна и плакала или шепотом разговаривала с призраками. С одним-единственным призраком.

Как-то утром, как только позволили дела, она села на поезд до Кройдона и явилась с визитом к мисс Сьюзан Уолш.

Старая леди как раз вела частный урок, когда прибыла Салли, но оказалась так потрясена обликом гостьи, что отослала ученицу, велев той прийти попозже. Она усадила Салли у камина и вручила бокал шерри. Замерзшая, усталая, но благодарная, та подала ей в ответ чек на отвоеванную у Беллмана сумму – и сразу после этого разразилась слезами, сама на себя за это негодуя.

– Мое дорогое дитя! – всплеснула руками мисс Уолш. – Да что только свалилось на вас?

Час спустя она уже была в курсе всего. Когда история подошла к концу, она только ошеломленно покачала головой. А затем взяла чек и положила его Салли на колени.

– Я намерена инвестировать средства в вашу фирму, – твердо сказала она.

– Но…

Старая леди пресекла все протесты стальным взглядом.

– Последний совет, который вы мне дали, – довольно резко сказала она, – был не слишком хорош. Думаю, с этим вы согласитесь. На этот раз, мисс Локхарт, я собираюсь поступить со своими деньгами, как сама считаю нужным. И мне кажется, что «Гарланд и Локхарт» обеспечат куда более надежное вложение, чем любая транспортная компания.

Возражения ее не интересовали совершенно. Если женская эмансипация что и значит, заявила мисс Уолш, так это право одной женщины поддержать работу другой любым доступным ей способом, и она ничего больше не желает слышать по этому поводу.

Вместо дальнейших дискуссий они разделили ланч из супа и сыра и поболтали о Кембридже. И расстались лучшими друзьями.

Джим провел три недели в кровати. Во время спасательной операции он серьезно повредил себе ногу, и теперь доктор подозревал, что хромота может остаться на всю жизнь. Джим проводил время (в свободной комнате дома Тремблера Моллоя в Ислингтоне) за чтением сенсационных романов; припадками ярости из-за скудости их сюжетов; попытками написать свой собственный; припадками ярости и рваньем написанного; вырезанием и собиранием игрушечного театра, который он выклянчил у Салли; попытками сыграть сюжет маленькими картонным фигурками; припадками ярости из-за их скверной игры; попытками написать шесть разных писем леди Мэри и выбрасыванием написанного; ворочаньем в кровати; выбрасыванием одеял; потением от боли и исследованием сокровеннейших глубин своего словарного запаса с целью как можно эффективнее проклясть сложившееся положение вещей. Исследования были столь результативны, что от них краска на стенах шла пузырями.

В конце концов он бы наверняка написал годное письмо леди Мэри, если бы через пару недель после возвращения в Лондон его не настигла весточка от Маккиннона.

Тот решил перебраться вместе с женой в Америку. Там он сможет совершенствовать свое искусство в более свободном и прогрессивном окружении, чем могли ему обеспечить английские мюзик-холлы, а также исполнять свои обязанности женатого человека без препятствий, доселе загромождавших его жизненный путь. Так он, во всяком случае, изложил суть дела.

Джим показал письмо Салли.

– Интересно, насколько парня хватит? – кисло проворчал он. – Нет, я ничего не хочу сказать: под конец старый Маккиннон показал себя на высоте. Он очень помог тебя оттудова вытащить. И даже золота не попер, хотя мог бы – и раньше непременно так бы и поступил. Ну, что ж, удачи ему. Но если паразит будет с ней плохо обращаться…

Он никак не мог взять в толк, как Маккиннону удалось убедить эту прекрасную, мечтательную, трагическую девушку разделить жизнь фокусника из варьете… и, если уж на то пошло, как отреагировал папочка, когда его поставили перед фактом.

Впрочем, у лорда Уитэма и других проблем хватало. Вскоре до него дошло, что Беллман всю дорогу знал о замужестве леди Мэри и просто подначивал его сознаться – как и то, что он ни за что не сознался бы и никогда не получил денег, которых просил за дочь. Его поймали в ловушку, обложили со всех сторон. Признай он, что знает о браке, и он потерял бы беллмановские деньги; а не признай – и его обвинили бы в заговоре с целью сокрытия факта двоемужия. Лорд Уитэм честно не мог решить, какой исход был бы хуже. Единственный шанс был притвориться, что ему ничего не известно ни о каком браке, и надеяться, что новость о нем как-нибудь сама собой просочится наружу – и поскорее. А тем временем он постарался бы стать таким незаменимым для Беллмана, что положению в фирме уже ничего бы не угрожало.

Однако лорд подозревал, что вся его полезность для Беллмана – в любом случае дело прошлое. Того, что обсуждалось на заседаниях совета, он в упор не понимал; все знакомства для финансиста уже организовал, да и то влияние, которым он некогда пользовался в государственном аппарате, на глазах утекало сквозь пальцы.