Тут на столе явилось золото – больше, чем это семейство видело за многие годы. Взгляды Аделаиды и Бекки встретились, в обоих была тревога, но была и затаенная улыбка. Они нуждались друг в друге, и Бекки не могла бы сказать, кто больше.
В это время ирландская гвардия преследовала шпиона. Они гнались за ним до Мэрилебона и дальше по всей Бейкер-стрит до самого конца, получая подкрепление по пути, так что в конце концов в погоне участвовало не меньше ста уличных мальчишек. На углу Оксфорд-стрит шпиону удалось вскочить в кэб. Лайам и Чарли были уже достаточно близко, чтобы услышать адрес, который он дал кучеру, и, едва кэб тронулся с места, они уже громко завопили: «Туда! За ними!» – и помчались стремглав по Оксфорд-стрит в ту сторону, где она вливалась в Сохо.
Здесь они рассыпались переулками и проходными дворами и, задыхаясь, выскочили на Лей-стерсквер в тот самый момент, когда кэб остановился у театра «Альгамбра».
– Где он? – заорал Лайам.
– Вон! – крикнул Чарли.
– За ним! Туда! – подхватил Дермот.
Привратнику у служебного входа осталось только пялить глаза: мальчишки ворвались внутрь, как рой диких ос. Вечерняя программа мюзик-холла подходила к концу, и все пространство за сценой, коридоры и артистические уборные были уже заполнены актерами, плотниками, осветителями и декораторами; но уже через минуту в театре не оставалось ни уголка, от фойе до балконов, куда не проникли бы увлеченные погоней сорванцы.
– Вон он!
– Побежал по лестнице!
– Пролез в люк!
– Побежал по коридору! Вон туда!
Пятеро очевидцев – акробаты, официанты, работники сцены – были прижаты в угол и допрошены на ходу, и в конце концов Лайам, Чарли и Дермот почти настигли свою дичь в коридоре возле Зеленой сцены. В последнюю секунду он успел заскочить в какую-то из уборных и захлопнуть дверь у них перед носом. Они услышали, как ключ повернулся в замке, и бешено забарабанили по деревянной обшивке.
– Выходи, мерзавец! Выходи, жалкий трус! Выходи, подеремся, грязная крыса!
За дверью не раздавалось ни звука, но шум и топот ног по коридору становился все громче.
– Надо взломать дверь, ребята! – скомандовал Лайам, и они отступили на шаг в узком коридоре, готовые все вместе наддать плечами. – Раз, два…
Но тут дверь сама отворилась.
На пороге стояла женщина – темноглазая, черноволосая, похожая на испанку актриса в алом платье, не прикрывающем обнаженных сверкающих плеч. Она была перепугана и едва могла говорить, задыхающаяся, с громко бьющимся сердцем.
– Где он? – крикнул Лайам. – Куда он делся?
И вся растерянная ватага ввалилась в комнату.
Женщина беспомощно указала на открытое окно.
– За ним! – прорычал Лайам.
Весь рой сорванцов мгновенно устремился через комнату к окну и вырвался наружу. Стена была невысокая, за ней начиналась стройплощадка, валялись кирпичи, доски, мусор; мальчишки перепрыгнули через все это и выскочили на Касл-стрит – стайка разъяренных оводов, преследующих быка.
Воображаемого быка.
Актриса захлопнула окно и длинно, судорожно перевела дух. Она была на пределе сил, ноги ее едва держали. Тяжело дыша, она снова заперла дверь, задвинула шторы и сняла парик. Приподняла подол; отстегнув застежку, сбросила с себя брюки, скрывавшиеся под юбкой, и швырнула их в кучу скомканной за дверью одежды – к валявшимся там рубашке, жилету и пиджаку. Тяжело присела к гримировальному столику. Постепенно ее дыхание успокоилось. Она распустила свои туго уложенные черные волосы, вынула окровавленный нож из ножен, пристегнутых к ноге ниже колена, и вытерла его шелковым платком. Посмотрела на свое отражение в зеркале – прямо и в профиль – и загадочно улыбнулась.
Невероятное предположение Джима оказалось не таким уж невероятным.
– Женщина? Как ее зовут?
– Кармен Изабелла Руис-и-Солер, сэр. Она актриса.
– Надежная?
– По крайней мере, я знаю, как ею манипулировать, сэр.
– Ну-ну. Должен признать, что до сих пор вы меня ни разу не подводили, хотя этот ваш план – один из самых сумасшедших, какие только можно представить. Продолжайте, Блайхредер, и держите меня в курсе дела.
Мы с вами перенеслись на тысячу километров к востоку, в Берлин. Слова, которые мы только что слышали, принадлежат пожилому, свирепого вида господину – круглоголовому, лысому, с глазами навыкате и длинными висячими усами. Он оглядывается, коротко кивает и спешит к выходу, где его ждет экипаж. Секретари в приемной кланяются, слуги распахивают двери, чиновники торопятся за ним с папками документов, вокруг царит нервная суета, почти паника. Еще бы – ведь это сам великий канцлер, принц Отто фон Бисмарк!
Человек, оставшийся в кабинете, нащупывает подлокотники кресла и медленно садится. Это банкир, человек примерно одних лет с Бисмарком, но совершенно лишенный начальственной энергии канцлера. Блайхредер больше походит на ученого мыслителя: благородный лысеющий лоб, бакенбарды, полузакрытые глаза, тонкий нос с маленькой горбинкой. Он ждет, пока его секретарь затворит дверь.
– Итак, Юлиус, – произносит он, – как ты это все понимаешь?