Таинственный след

Кузьменко раскрыл папку с делом и снова внимательно перечитал первоначальные показания Масловой. Правду ли она говорила или это хитрая уловка соучастницы преступления? Если она не знает за собой вины, то зачем же бежала? Понимала, что придется отвечать и ей? Разные мысли теснились в голове Кузьменко. Он взглянул на часы — было без пятнадцати минут шесть. Надо побывать у Петрушкина, осмотреть дом и, если удастся, поговорить с соседями. Может, это внесет какую-то ясность.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Спустились густые сумерки. Город зажег огни. Ночи Алма-Аты бывают обычно темными и теплыми. В жаркие летние месяцы небо уже не бывает синим, как весной. Оно словно выцветает от зноя, становится белесым, невеселым. Ночами оно усыпано множеством звезд, которые сияют призрачно и недосягаемо, точно далекие драгоценные камни на черном бархате.

Кузьменко, подойдя к дому Петрушкина, не вошел сразу, походил поблизости. Он уже успел зайти в два-три дома по соседству. Ничего существенного соседи о Петрушкине не сказали: сожалели о горьком положении калеки, со вздохами вспоминали его пропавшую жену, искренне удивлялись тому, что милиция пока ничем не помогла.

Кузьменко прошелся вдоль забора, постоял немного у калитки. Цепной пес не подавал голоса. Во дворе словно все вымерло — ни звука. Тяжелая тишина. Майор толкнул калитку, но она была заперта. И заперта изнутри. В это время за спиной раздался какой-то шорох. Кузьменко резко обернулся:

— Кто это? — спросил он, направляя луч карманного фонаря в сторону шороха.

В пятне света он увидел фигуру женщины. Она стояла, прикрывая лицо ладонями — то ли от яркого света, то ли не хотела, чтобы ее узнали. Но майор все же узнал Глафиру.

— Данишевская? Что вы тут делаете?

Глафира, услышав чужой голос, отпрянула.

— Кто там?

— Не узнали? Я из милиции, Кузьменко.

— А-а, как же, помню, — Глафира подошла ближе и поздоровалась, — здравствуйте вам! Я испугалась, думала, лихие люди. Вы хотели встретиться с Андреем Алексеевичем? Он дома. По-моему, не один он. Кажется, гость у него.

— Гость, говорите?

— Ага, если не ушел уже. Я сама недавно видела, как он прошел в калитку.

— Мужчина или женщина?

— Не разобрала. В черном каком-то балахоне, вроде попа.

— Говорите тише!

Глафира тихонько засмеялась.

— Вы что, однорукого боитесь?

Майора обожгла мысль: значит, Петрушкин на работу не ходил, остался дома специально, чтобы встретиться с кем-то. Кто же его гость? Что здесь делает Данишевская? Или ее поставили «на стрему»?

— А вы что здесь делаете?

— А что мне прикажете делать? Гуляю. Какое еще дело может быть?

— Вы его любите? — неожиданно даже для самого себя спросил Глафиру Кузьменко.

— Я никого не люблю. Мне мужа надо — хозяина в дом.

— Не обижайтесь, Глафира.

— Я уже устала на судьбу свою обижаться, зачем же мне на вас еще серчать. Любовь не терпит двуличия, обман для нее, как смерть. Я думала, что ради нее надо уметь жертвовать всем, и очутилась в колонии — не знала черных дел негодяя. Но толку что? Кайся не кайся, плачь не плачь — ничего не вернешь. Для меня теперь ночка темная милее светлого дня. — Она всхлипнула. — Да есть ли в наше время прямые и честные мужики?..

Кузьменко ощупал доски калитки, подтянулся и перевесившись стал на ощупь искать запор. Через минуту калитка была открыта. Глафира подошла к нему вплотную и зашептала:

— Осторожно, собака не привязана.

— Я не вижу ее.

— Заперта в сенях. Он всегда ее там запирает, если кто к нему приходит. Когда «черный» приходил, тоже запер.

— Как проникнуть в дом?

— Не знаю.

— Может, вы подержите собаку? Она вас знает.

— Если станет рваться, у меня сил не хватит удержать — больно здоровая.

Кузьменко прошел по дорожке к дому и постучал в дверь. Почуяв чужого, зашелся лаем волкодав, он бросался на дверь, и толстые доски ее ходили ходуном. Петрушкин не спешил открывать. Кузьменко терпеливо ждал.

— Я подам голос, может и откроет, — сказала Глафира, идя к двери, но Кузьменко строго и властно приказал:

— Отойдите сейчас же! И вообще — уходите отсюда немедленно.

Глафира, испуганная суровым тоном майора, пошла к воротам. Но когда майор снова постучал в дверь, она подбежала к нему:

— Будьте осторожны! Когда дверь откроется, пес может броситься на вас.

Слабо щелкнула задвижка, Кузьменко тут же подпер дверь плечом. И вовремя — огромный пес бросился вперед и, если бы не предосторожность майора, вцепился бы ему в горло. Послышался приглушенный голос Петрушкина:

— Эй, кто там?

— Андрей Алексеевич, откройте! Это я. — Кузьменко приложил ухо к двери.

— Кто это «я»? Говори по-человечески! А-а, товарищ начальник? Сейчас, сейчас, только собаку привяжу, еще покусает, тварь бессловесная.

В доме снова наступила тишина. Петрушкин уволок куда-то хрипящего пса. Прошло минут пять, пока дверь наконец открылась.

— Входите, входите, откуда вы на ночь глядя? С добрыми ли вестями пожаловали? Проходите.

В доме был беспорядок, какой обычно бывает в домах, где нет хозяйки. Стол заставлен грязной посудой.

— Не ждал я вашего прихода, а то бы подготовился как следует, теперь же не обессудьте, чем богаты, тем и рады.