Таинство (ЛП)

Даже его очарование таинственностью секса, его духовностью преследовало Чарльза тем утром, пока он выполнял свои приходские обязанности. Наслаждение, которое они получали друг от друга, не может создать жизнь — то, что он считал, лежит в основе этой тайны. Значит ли это, что их наслаждение было бессмысленным для Бога? Даже если он не осуждает других за гомосексуальные отношения, должен ли он сам следовать по этому пути? Может быть, если он не может стать отцом в буквальном смысле, то он должен в меру своих возможностей стать им в духовном смысле.

Но все же он не сомневался — то, что произошло между ним и Эриком, было актом любви. И сколько бы доктрин он ни пытался вспомнить, он не мог думать об этом, как о грехе.

Когда он надел свои белые облачения для вечерней мессы, то впервые за все время почувствовал себя мошенником. Как смеет он вставать перед людьми и проповедовать им, когда даже суток не прошло с того момента, как он так явно нарушил свой обет?

Но месса началась.

Чарльз повернулся лицом к прихожанам, и чувство, которое он испытал, было не его виной, а их любовью. Они улыбались и приветствовали его. Не зная о его несовершенстве, но зная о своем собственном, они верили, что он все равно принимает их.

Многие из них приходили к нему на исповедь. Но только сейчас он понял так много из того, что руководствовало ими. Даже его Божий дар, его способность чувствовать их боль как свою собственную, не давала ему такого понимания и сопереживания. Но теперь Чарльз был един со своими прихожанами — в их отчаянии, их желаниях, их надеждах, их сомнениях.

Его любовь к Эрику разбила стеклянную стену между ним и миром. Чарльз не стал худшим священником, познав романтические чувства, плотскую любовь, а возможно стал даже лучшим.

Но если он останется верным своим обетам, то ему придется отречься от этой любви навсегда.

***

— Вы недостаточно хорошо обдумали это, — сказал монсеньор.

Чарльз покачал головой.

— Я думал об этом все лето. Я абсолютно уверен.

— Могу я узнать причину?

— Святой Павел говорил, что лишь некоторым из нас дарована харизма целомудрия. Она не была дарована мне.

— У вас были связи с членом церкви?

— Нет. Ни с кем, так или иначе связанным с приходом, — Чарльз непроизвольно задумался, как бы он выглядел в глазах монсеньора, узнай тот, что его любовник еврей— лучше или хуже?

Монсеньор изучал его, явно слишком смущенный, чтобы злиться так, как следовало бы ожидать.

— Вы должен отдавать себе отчет, что многие священники ошибались. Есть способы, позволяющие оставить такие ошибки в прошлом. Мы можем подыскать вам другой приход, оградить вас от соблазна.

— Все не так просто. Даже если бы у меня не было надежды быть с человеком, которого я люблю, я все равно должен покинуть церковь, — признание этого было похоже на падение с огромной высоты. Он построил всю свою жизнь вокруг церкви, еще с того времени, когда был мальчиком. И теперь это закончилось.

— Когда вы были рукоположены, вы приняли обязательство жить в благодати.

— Все крещеные призваны к праведности и благодати.

— Опускаетесь до пустых фраз? Я был о вас лучшего мнения, отец Чарльз.

Упрек был справедливым. Чарльз склонил голову, признавая это. Сейчас больше чем когда-либо он должен быть честным и искренним.

— Мы принимаем наши обеты с верой в то, что наше целомудрие отражает целомудрие Иисуса Христа, что это позволяет нам следовать его путем, жить во Христе. Когда я влюбился, я должен был почувствовать, что отдалился от церкви. Отдалился от Бога. Но я почувствовал обратное.

— Нарушение обетов не может сделать вас ближе к Богу.

— Но сделало, — он не мог подобрать слов. — Я думал о таинствах, об их истинной природе. Каждое таинство — это знак благодати. Знак Божьей любви — видимый признак, через который Бог входит в нашу жизнь и делает нас ближе к себе. Любовь сделала это для меня. Чувствовать любовь к другому человеку — такое же истинное таинство, как и все остальные.

Монсеньор выпрямился.

— Вы знаете таинства, отец Чарльз. Ставить свою собственную жизнь в один ряд с ними — это богохульство.

— Да. Это богохульство. Но это также то, во что я верю. И это больше, чем все остальное подтверждает, что я не могу продолжать быть священником. Основные верования церкви больше не являются моими, — Чарльз глубоко вдохнул. — И на этом мое служение должно быть окончено.

***

Когда Эрик открыл дверь субботним утром, Чарльз наблюдал, как сонное выражение на его лице сменилась сначала замешательством, а затем внезапным пониманием. Возможно, это из-за чемодана, который Чарльз держал в руке, но вероятнее из-за того факта, что Чарльз теперь был одет в простую белую рубашку и серые брюки.

— Ты не на мессе, — в очевидном потрясении выпалил Эрик.

— Нет. И не похоже, что вернусь туда в ближайшее время, — все его тело ныло от усталости, и напряжение в груди, похоже, было болью его сердца, ставшей физической. — Я ушел. Отказался от сана священника.

Эрик за локоть втянул Чарльза внутрь и закрыл за ним дверь. Без сомнения, эта новость обрадовала его, но он только положил руки на плечи Чарльза и спросил:

— Ты в порядке?