Таинство (ЛП)

Прошло некоторое время, прежде чем он смог подобрать слова.

— Я верю, что Бог был с твоими родителями. Я верю, что он страдал так же, как страдали они. Что он чувствовал весь их страх, и их боль, и все, что они оставили позади. Я верю, что он был рядом с ними в их последний момент. Что они осознали — он заметил их. Он понял их. Что Бог и через него вся вселенная взбушевались против несправедливости их смерти, чествуя их жизни и приветствуя их в совершенной и бесконечной любви.

Какое-то время Эрик потрясенно молчал, и Чарльз подумал, что, возможно, сказал глупость. Его понимание Бога было таким очевидным для него, но могло ли это быть хоть каким-то утешением для Эрика? Не была ли даже попытка такого утешения унижением или банальностью?

Но Эрик сказал:

— Я воспринимаю мир по-другому. Но я рад, что ты видишь его таким.

Они улыбнулись друг другу, в равной степени чувствуя благодарность за то, что были услышаны. И снова Чарльз почувствовал трепет правильности, возникший из того доверия, которое было между ними. У человека должен быть кто-то, с кем можно поделиться своими мыслями, поговорить о том, что причиняет больше всего боли или является слишком личным. Даже самый лучший исповедник в мире не сможет удовлетворить эту потребность так, как человек, которого ты любишь.

Они доели сэндвичи, выбросили мусор и стали прогуливаться по периметру парка. Сумерки сделали тени мягче.

— Кое-что удивляет меня, — сказал Эрик. — Тебя, похоже, никогда не беспокоило то, что… хорошо, что фактически мы оба мужчины.

— Я знал о гомосексуальности и раньше. Кроме этого, очень многое можно узнать, слушая исповеди.

— Могу представить. Но в твоей церкви это считается грехом.

— А в твоей нет?

— Большинство евреев считают это безнравственным. Но некоторые из нас верят, что это фундаментальная часть человеческой природы. Не заслуживающая порицания. Я благодарен за то, что живу и работаю с теми, кто согласен с этим.

Непроизнесенными остались слова: «Это то, чего нет у тебя». Чарльз понял, что сейчас Эрик борется за него, но борется честно.

— Я никогда не следовал догмам необдуманно, — сказал Чарльз. — В католической вере намного больше философских течений, чем считает большинство непосвященных.

— Но разве ты не считаешь это грехом? Разве ты не посоветовал бы кому-либо в этой ситуации уходить не оглядываясь?

— Я не знаю, — Чарльз остановился, внезапно почувствовав, что очень устал. Раньше расхождения между его собственной верой и учением церкви казались незначительными, такими, которые он мог обойти от случая к случаю, надеясь позже найти истину. Но сейчас, когда эти расхождения раскалывали его сердце пополам, он понял, насколько был наивен. — Если бы я знал, то уже, наверное, принял бы решение. Но я раз за разом обдумываю все это и до сих пор не могу найти ответ.

Эрик положил руку на его плечо.

— Я не хотел давить на тебя.

— Ты все делаешь правильно. Мне нужен кто-то, кто будет задавать вопросы. Это помогает.

— Уже поздно. А мы так и не добрались до шахматных столов, — они стояли у начала улицы, которая вела к квартире Эрика, всего в десяти кварталах отсюда. — Я понимаю, что ты вряд ли согласишься зайти ко мне.

Он говорил вовсе не о шахматах, и они оба знали это. В другое время Эрик бы извинился за использование такого предлога, но Чарльзу не были нужны никакие извинения. Этот этап они уже прошли.

Чарльз встретил его взгляд и набрал в грудь побольше воздуха.

— Я мог бы.

Глаза Эрика расширились. Надежда и желание в них заставили Чарльза подумать, что он должен ухватиться за ближайший фонарный столб, чтобы не упасть. Но он все еще оставался на ногах.

— Ты мог бы? Ты уверен?

— Да.

— Ты нарушаешь свой обет из-за меня.

— Обет целомудрия подразумевает нечто больше, чем тело. Он подразумевает сердце. Мой обет уже нарушен.

Было еще кое-что, помимо этого. Чарльз не хотел, чтобы его решение было выбором между известным и неизвестностью. Если он рассматривает возможность жизни с Эриком после отстранения от сана, то должен узнать больше о том, какой будет эта жизнь. Но он не собирался использовать Эрика только в качестве эксперимента.

И любовь Эрика, среди прочего, призывала его к честности. Отрицание того, что они чувствовали, отказ действовать согласно этому и было по сути ложью.

— Я не могу обещать, что приду к тебе еще когда-либо, — сказал Чарльз тихо. Небо над ними осветилось закатным солнцем. — Но я не хочу, чтобы ты чувствовал, будто должен… уговорить меня, или убедить — ничего такого. Может быть это нечестно, просить об этом и не обещать ничего конкретного. Но это твое решение. И я не забираю его у тебя.

Эрик наклонил голову, внимательно рассматривая Чарльза, и ему вдруг стало совершенно ясно, что Эрик представляет еще один поцелуй.Пожалуйста, подумал он, не понимая, кого умоляет и о чем.

— Ну же, — Эрик кивнул в сторону дома. — Идем.

***

Единственным спасением от удушающей жары служил громоздкий кондиционер в окне спальни Эрика. Он гудел и дребезжал, заглушая все звуки города, проникающие снаружи, и весь мир был где-то далеко, оставив их наедине друг с другом.