Таинство (ЛП)

— Вы посмотрите, — сказал один из друзей четы, мужчина, чьего сына Чарльз крестил несколько месяцев назад. — Тут же перестала хныкать. Вот что я скажу вам, падре, вы отлично управляетесь с такими малютками.

Чарльз снова почувствовал старую боль от понимания, что у него никогда не будет собственных детей. Ему пришло в голову, что было бы легче покинуть церковь, если бы он влюбился в женщину, а не в мужчину — ведь тогда он мог бы стать отцом.

Но когда он совершал церемонию, вовсе не собственная бездетность давила на него, а усталое счастье, которое было между родителями Кэтрин. То, как они поддерживали друг друга. Как тоненький звук, который издала Кэтрин, заставил их обменяться взглядами и улыбнуться, будто они хотели пошутить об этом, но понимали, что сейчас не время. Даже вспышка раздражения матери, когда отец зевнул в ответственный момент. Как хорошо они знали друг друга. Как уверены были в том, что разделяют самые сокровенные мысли друг друга. Как сообща они приняли бессрочное обязательство воспитания ребенка. Это была радость семьи — радость от чувства близости, связи, поддержки.

Я связан с тобой, сказал Эрик. То, что они с Эриком могли бы иметь, настолько отличалось в частности, и в то же время было так похоже по своей сути. На секунду он представил их с Эриком, воспитывающих ребенка вместе. Это было так невозможно, но выглядело настолько радостно и правильно, что Чарльз не мог понять, почему это не может стать реальностью.

И пока он поливал водой лоб Кэтрин, пока его рот произносил другие слова, он понял, что думает о фразе из Книги Бытия: Нехорошо быть человеку одному.

***

В следующую пятницу, закончив последний урок в офисе социальной помощи иммигрантам, Чарльз зашел к Эрику. Как и обычно, тот был окружен бумагами, на которые смотрел так свирепо, что они должны были вот-вот загореться. Не в первый раз Чарльз подумал, что ему не подходит работа социального служащего. Он должен был родиться в те времена, когда вместо этого мог бы носить доспехи и орудовать мечом во имя справедливости.

— Застрял тут?

Эрик поднял взгляд, удивленный, но явно обрадованный — после поцелуя они свели до минимума разговоры друг с другом наедине.

— На этот раз правила пожарной безопасности.

— Если пожар не угрожает нам прямо сейчас, то я подумал — уже поздно, и мы могли бы взять пару сэндвичей на ужин и съесть их в парке.

Реакция Эрика была такой неопределенной — он не был уверен, будет ли их разговор причиной для радости или печали. Но сказал только:

— Я бы не отказался.

Спустя полчаса они сидели на скамейке под раскидистым деревом, пытаясь насладиться пребыванием вне стен помещения. Гнетущая летняя жара давила на город даже в этот последний час перед сумерками. Чарльз вытирал взмокший лоб не менее влажным запястьем. От него не укрылось то, как поблескивает от выступившей влаги кожа Эрика.

Это было явным поводом дать себе согрешить. Но также это было шансом понять.

— Ты уже решил? — спросил Эрик с присущей ему прямолинейностью.

— Нет. Я думал так много, но… это сложно.

— Могу представить, — Эрик завернул свой сэндвич обратно в бумагу, хотя даже не притронулся к нему. — Я не хотел становиться между тобой и твоим Богом.

— Ты не стал. Не смог бы, — Чарльз набрал полный рот куриного салата, медленно прожевал его, раздумывая, стоит ли задать вопрос. — Мы никогда не обсуждали, во что веришь ты.

— Ты никогда не спрашивал.

— Ты бы подумал, что я пытаюсь обратить тебя в свою веру.

— Только поначалу, — Эрик тяжело вздохнул. — Я не верю в Бога. Возможно, это оскорбит тебя, но это так.

Чарльз нахмурился.

— Но… ты соблюдаешь кошер, ходишь в синагогу, и я слышал, как ты говорил о своем ребе.

— Ребе Каплан возглавляет группу людей, которые считают иудаизм частью нашего наследия и моральной философией. Но лишь немногие из нас верят в Бога, о котором говорит Тора. Я перестал верить после Освенцима, — взгляд Эрика был где-то далеко, в месте, которое только он сейчас мог видеть. — У Бога есть два имени, оба упоминаются в Книге Бытия. Первое — его имя как Бога милосердия, второе — как Бога справедливости. Я думал, это для того, чтобы показать нам — в мире есть место и для того и для другого. Но то, что произошло с моими родителями, не имело ничего общего ни с милосердием, ни со справедливостью.

Еще одна вспышка видения — сознание Эрика и его собственное каким-то образом были так близки, что это случалось намного чаще между ними — и Чарльз почувствовал доброту Якоба и Эди Леншерр, ощутил любовь их сына, еще более крепкую после стольких лет разлуки.

Секундой позже Эрик добавил:

— Спасибо, что не говоришь мне, будто все это произошло по воле Господа.

— Я бы никогда не сказал ничего настолько… абсурдного, — Чарльз с трудом подбирал слова. — Бог, по воле которого произошел Освенцим, который желал того, что там произошло… такой Бог был бы неотличим от любой рациональной идеи дьявола. Поклонение такому Богу было бы абсолютно аморальным.

— Тогда где был твой Бог, когда они погибли? — Это было обвинением, но не горьким. Эрик действительно хотел знать, что Чарльз ответит.