Таинство, слово и образ. Православное богослужение

То, что произошло на Лобном месте и в саду Иосифа Аримафейского, не изменило видимого порядка вещей, но в сокровенной глубине сущего совершило великий перелом. Галилейский Наставник, в Котором обитает божественное Слово, «Первенец из мертвых», приносит Царство Божие на землю. В него могут войти все, кто свободно принял Христа, кто нашел в Нем Путь, Истину и Жизнь.

Вечеря Сына Божия становится мистической трапезой единения Церкви. Сам Господь заповедал «творить» ее в память о Нем. Приступая к Чаше, последователи Христа, как говорит апостол Павел, «возвещают» смерть Спасителя. Это не обычное «воспоминание» о минувших событиях. Всякий раз таинство знаменует подлинное пребывание Богочеловека в Его Церкви.

Хлеб и вино! Простая человеческая пища – то, чем мы поддерживаем жизнь… Но в Евхаристии они – Жертва Завета, через которую Христос снова воплощается среди нас. С тех пор непрестанно священная Чаша вознесена над миром: в древних катакомбах и средневековых соборах, в центре огромного города и в лагере смерти, во тьме полярной ночи и в сердце пустыни. Благодатная сила таинства как бы объемлет нашу планету, следуя вместе с солнцем от востока до запада. Земля совершает свой бег, но нет ни одного часа, когда бы Евхаристия не возвещала о радости Искупления…

«Мы должны понять, – говорит протопресвитер Николай Афанасьев, – что в Церкви нет священнодействий, которые совершаются сами по себе или над отдельными членами вне остальных членов, но что всегда и везде священнодействует Церковь как собрание верующих»[29]. Это в первую очередь относится к литургии. Недаром само слово «литургия» означает «общее дело». Такие выражения, как «отстоять» или «прослушать» обедню, свидетельствуют об утрате христианским сознанием изначального смысла Евхаристии.

Даже если человек, находясь в храме, не причащается, он может глубоко пережить таинство, духовно, внутренне соучаствовать в нем. Но для этого важно знать его истоки, символику и строй, тем более что часть важнейших молитв стоящие в храме не слышат, а одних «возгласов» священника недостаточно, чтобы понимать смысл происходящего[30].

* * *

Хотя детали евхаристического обряда на протяжении веков менялись, но сущность таинства и его библейская первооснова всегда оставались неизменными.

Евангелист Лука пишет, что первые иерусалимские христиане «каждый день единодушно пребывали в Храме и, преломляя по домам хлеб, принимали пищу в веселии и простоте сердца, хваля Бога и находясь в любви у всего народа» (Деян. 2: 46–47). Было бы ошибкой считать, что это «хлебопреломление» – просто дружеский обед. Евангелист, безусловно, имеет в виду Евхаристию, которая строилась именно так, как проходила Тайная вечеря. Новым же было – «воспоминание» о Господе, завещанное Им Самим («Сие творите в Мое воспоминание»; Лк. 22: 19; 1 Кор. 11: 24).

Из слов св. Луки можно заключить, что верующие собирались для священнодействия ежедневно. Но уже в следующем поколении, в связи с ростом численности христиан, Евхаристию стали совершать преимущественно по воскресеньям. Во II веке св. Иустин писал:

«В так называемый день Солнца бывает у нас собрание в одном месте всех живущих по городам и селам; и читаются, сколько позволяет время, сказания апостолов или писания пророков. Потом, когда чтец перестанет, предстоятель посредством слова дает наставление и увещание подражать тем прекрасным вещам. Затем все вообще встаем и воссылаем молитвы. Когда же окончим молитву, тогда, как я выше сказал, приносится хлеб, и вино, и вода; и предстоятель также воссылает молитвы и благодарения, сколько он может. Народ выражает свое согласие словом „аминь“, и бывает раздаяние каждому и приобщение Даров, над коими совершалось Благодарение, а к небывшим они посылаются через диаконов»[31].

Ранние литургические молитвы были заимствованы из синагогального наследия, но благодарственное «воспоминание» в них относилось уже не к истории Ветхого Завета, а к искупительному служению Христа. Славословие анафоры (возношения) вначале было, как видно из св. Иустина, импровизированным. Но очень скоро оно приняло форму устойчивой традиции. В некоторых церквах анафора осталась краткой, вроде той, что находится в «Учении Двенадцати апостолов» (около 100 года).