Тайны древних руин

Раньше мы как-то не обращали внимания на физические недостатки Семена, мешковатый вид его одежды. Теперь же, когда рядом оказался Севалин с его тонко и строго подогнанной формой, нескладность Звягинцева казалась почти уродливой. Даже немного великоватая бескозырка, упиравшаяся своим околышем в ушные раковины, выглядела как-то нелепо и только подчеркивала несоразмерно маленькую голову ее хозяина. Уродство боится контрастов, так же, как боятся их подлость, ложь, безнравственность, трусость, предательство. Может быть, именно поэтому Звягинцев с первой же встречи не взлюбил Севалина, не взлюбил его за опрятность, подтянутость, бросавшееся в глаза сознание собственного достоинства. Поведение Звягинцева по отношению к Севалину напомнило мне один случай. Однажды я шел из дому. Мимо меня проходили навстречу и в том же направлении знакомые односельчане. Чуть впереди от меня шел наш новый учитель. Вдруг из переулка выбежала худая, с облезшей шерстью собака. Она увязалась не за кем-нибудь, а именно за этим учителем. Он не обращал на нее внимания, полагая, что ей в конце концов надоест лаять и она отстанет от него. Не тут-то было. И где столько злости бралось у животного. То она забежит справа и чуть ли не хватает его за брюки, то, злобно рыча, пронесется мимо и с оскаленными зубами загородит ему дорогу, сделав круг, пытается напасть слева. До самого магазина сопровождала его лаем собака. И сколько я ни оглядывался, она все время стояла и лаяла в сторону исчезнувшего учителя. Звягинцев, встретив осуждающие взгляды товарищей, понял, что ввести их в заблуждение ему не удастся. Он взял из пирамиды свой карабин и с ожесточением начал его чистить.

— Ты не переживай, Сеня, — попробовал успокоить его Севалин. — Шрамы на лице, это как символ мужества. Их девушки ценят больше, чем красоту.

— Так цэ ж шрамы вид бойовых ран. А як вид укусив, так дивчата тилькы рэгочуть над нымы, — уточнил Музыченко.

Парадоксальный факт. Казалось бы, что Звягинцев должен был обрушиться на Музыченко. Но нет. Удар пришелся по Севалину, который пытался ободрить Семена.

— Ты, исусик, не бери на себя много. Наружность она такая: сегодня есть, а завтра, гляди, ее уже коты съели, нету ее, малость попортили.

— Гад жа ты, Сымон, — заключил Лучепок. — Да цябе па-добраму, а ты зверам огрызаешся.

Никто после этого не захотел продолжать начатый разговор.

Лучший способ отвлечь свои мысли от огорчений — наблюдение за семейством орлов. Я смотрю на них из своего укрытия, и мне кажется, что сегодня у них как в доме, который собираются покидать. Забивают досками окна, выносят и укладывают в телегу домашнюю утварь. В орлином гнезде, правда, ничего подобного нет. И все же какие-то неуловимые признаки наводят на мысль, что сегодня орлы покинут свое жилище. Недаром и орел и орлица не покидают гнезда, суетятся, время от времени подталкивают к краю обрыва то одного, то другого птенца. Слышатся какие-то гортанные звуки, в ответ на которые раздается жалобный писк. Похоже, родители пытаются убедить своих детенышей, что пора решаться на первый взлет. Птенцам страшно. Они боятся лишиться твердой опоры и поэтому, как могут, сопротивляются родительской воле. Орлица настойчиво добивается своего. Она подтолкнула мощным туловищем орленка к краю гнезда и затем сбросила его в пропасть. Вначале птенец пытался удержаться на краю обрыва. Но потом, окончательно потеряв равновесие, вынужден был распластать свои крылья и впервые в своей жизни перейти на свободное парение. С радостным клекотом ринулась за ним и орлица. Она опередила орленка и как ведущий повела за собою ведомого в горы. В гнезде гортанные звуки усилились. Это старый орел, должно быть, стыдил оставшегося орленка в его нерешительности. По отношению к детям меры принуждения иногда просто необходимы. Словно понимая это, орел энергично столкнул птенца в пропасть и, тут же опередив его, улетел с ним в том же направлении, в котором скрылась первая пара птиц. Опустело орлиное гнездо. На душе стало немного тоскливо. Так иногда тоскуют по хорошим друзьям, которые покидают твой город и больше в него не возвращаются.

19

Раньше, при Ваське Демидченко, я просыпался, когда меня будили, медленно. Теперь же вскакиваю с постели при первом дотрагивании или достаточно громком обращении. Нельзя сказать, что у меня ухудшился сон. Нет, я могу крепко спать даже при громком разговоре. Но при одном условии: если этот разговор— просто беседа о чем-нибудь обыденном, житейском. Так, я слышал, в старину мельники спокойно засыпали под мерный гул жерновов. Но как только утихал ветер и переставали вращаться крылья мельницы, как только останавливались жернова и наступала тишина, мельник мгновенно просыпался. Было за полночь, когда я услышал сквозь сон негромкое, но тревожное:

— Старшина! Старшина!

Я вскочил с постели.

— Что, тревога? Буди остальных.

— Да нет. Тревоги не объявляли. Тут вот, — и Севалин, дежуривший у рации, протянул мне бланк заполненной радиограммы.