Тайны древних руин

Я уже приготовился было ответить, что люблю больше жизни, даже рот приоткрыл, как Маринка закрыла его своей рукой и прижалась к ней щекой. В эту минуту мне показалось, что над моими глазами сомкнулись не волосы Маринки, а подрумянившиеся стебли гречихи. Солнце еще не высоко, и его косые лучи пронизывают раскинувшееся вокруг меня стеблистое море, делают его похожим на радугу: красная полоска — у самой земли, чуть повыше — розоватая линия, еще выше — светлая изумрудная зелень листьев, а на самой вершине — кучевые облака белых соцветий. Чуть подует ветерок — и заколышется это море, переливаясь всеми цветами радуги. Я делаю большие вдохи, хочу вобрать в себя дурманяще сладкий запах нектара. Но разве можно выпить безбрежный океан? Закрываю глаза и слушаю. Тишина. Слабые порывы ветра доносят жужжание пчел. Но это не пчелы жужжат, а шумит морской прибой. И солнце просвечивает не подрумянившиеся стебли гречихи, а густые волосы Маринки. И запах ощущаю не цветочного нектара, а лаванды, отваром которой смачивает свои волосы Маринка.

— Почему же ты не даешь мне ответить на твой вопрос? — спрашиваю Маринку.

— Зачем? Язык болтлив.

— А чему же тогда верить?

— Глазам. Словами говорит разум, взглядом — сердце. Разум, как ты убедился, бывает подчинен и злой воле, и поэтому ему не всегда можно верить. Сердце же лгать не умеет. Оно или любит, или ненавидит, или то и другое. Когда сердце молчит — взгляд равнодушный.

Меня поразила мысль Маринки. Сколько раз я наблюдал за Демидченко. Бывало, либо промолчит, либо скажет что-нибудь мало значащее. А по глазам видел, что ненавидит меня люто. Чувствовал это, а вот такая мысль в голову не приходила. Поразило меня в словах Маринки и другое. Оказывается, можно одновременно и любить, и ненавидеть. Я, кажется, даже содрогнулся, когда осознал значение этих слов.

— Ну а что говорят тебе мои глаза?

— Что любишь. Вижу, любишь свою Маринку. Хотя что-то в них не так. Лучатся, лучатся, а потом вдруг проплывет в них искристая льдинка. Что это, Коля? Неужели ты меня еще и ненавидишь?

— Цыганка — вот ты кто.

— А может, я действительно цыганка и есть.

— Теперь уже все равно. Пошли, обо всем скажем Анне Алексеевне.

— А мама уже знает. Когда она увидела, что я плачу, сразу же догадалась.

Мы уже шли через виноградник. Как он изменился за это время! Листья стали широкими, узорчатыми. Между ними и стеблями вились шершавые завитки. Они извивались, искали для себя опору и, если находили, обхватывали ее, вонзались тончайшими иглистыми выступами. Отвести завитки не просто: они рвутся, но опоры не отпускают. А вот и пятый ряд. Сколько же мы не виделись с моим зеленым другом? Столько же, сколько и с Маринкой. Как он вытянулся. Перерос свою молодую хозяйку и стал почти вровень со мною.

Анна Алексеевна была дома. Встретила меня хотя и радушно, но как-то настороженно. Мало расспрашивала, больше смотрела и слушала. Наверное, жизненный опыт подсказывал ей, что жертвой подлости и хитроумных замыслов чаще бывает наивность. Но не только она. В сети коварства часто попадает и подозрительность. Как заблуждаются умные, но подозрительные люди. Их так же легко обмануть, как и легковерных. Я заметил на лице Анны Алексеевны тень озабоченности. Причиной ее могли быть какие-нибудь служебные неурядицы или переживания, связанные с моим вторжением в жизнь Маринки, а может быть, и то, и другое. Да нет же, при чем тут я? Конечно, Анна Алексеевна, как всякая мать, беспокоилась о своей дочери, но это беспокойство было вызвано не мною, а совсем другим — какой-то еще до конца не осознанной тревогой. Нечто похожее бывает в состоянии многих животных накануне землетрясения. Еще нет ощутимых признаков его, а животные начинают беспокоиться, метаться, издавать звуки тревоги и страха перед надвигающейся бедой.

Заметив выражение тревоги на лице своей матери, Маринка спросила:

— Мама, ты что, не рада приходу Коли?

— Глупости говоришь. Ты хорошо знаешь, что я рада всему, что доставляет тебе радость. А о счастье и говорить нечего, — ответила Анна Алексеевна, после чего обратилась ко мне: — Значит, это у вас серьезно?

— Я очень люблю Маринку, — этот ответ, казалось, удовлетворил Анну Алексеевну, и она задала мне еще один вопрос, но уже не связанный с первым. — А у вас как там?

— В экипаже береговой обороны полный порядок. Бдительность на уровне. Вот и сегодня, не успела Маринка появиться в расположении поста, как ее тут же заметили, и я привел ее к вам.

Не успел я закончить фразу, как Маринка сильно побледнела и почти закричала:

— Коля! Не смей говорить этого маме!

Наступила гнетущая тишина.

— Вот, значит, за какой куст боярышника ты зацепилась, — тихо произнесла мать. По-видимому, она заметила следы зашитых дырок в платье своей дочери в самом начале. На вопрос: «Как это случилось?» Маринка, наверное, ответила: «Зацепилась за куст боярышника». Теперь Анне Алексеевне стало ясно, что это была неправда.

— Мама, ты только не волнуйся, пожалуйста. Это пустяки. Я когда-нибудь расскажу тебе все.

— А Коле? — спросила Анна Алексеевна.

— И Коле тоже, но не сейчас.