Тайны двора государева

— Приобретение Балтики — это быстрое обогащение казны путем торговли, наукам развитие цветущее. Потомки, самые отдаленные, не устанут восхищаться подвигом нашим, будут рубежи западные сохранять. А королю свейскому Фридрикусу — посрамление. Ха-ха!

Богатырев, малость охмелев, вставил:

— Сказывают, ихний Лилиенштет плакал, когда под трактатом подпись ставил.

Петр хлопнул Богатырева по колену:

— Заплачешь, когда лучшие земли и рабов, их населяющих, отдаешь! — И сразу переходя на серьезный тон: — Лилиенштет — мужественный маршал. К поверженному врагу злобу питать непристойно. Вместе с другими иноземными гостями приглашу его праздновать викторию. Пусть сие случится двадцать второго октября — на день иконы Казанской Богоматери. К ней припадал, прося одаления врагов.

Когда прибыл запыхавшийся от подъема по лестнице грузный Меншиков, государь милостиво оставил в компании Богатырева. И более того, сказал:

— Ты, лейтенант, пренебрегая своей жизнью, шел ночным беспокойным морем, дабы мне быстрее радостную весть сообщить. За государем, знай, служба не пропадет. Жалую тебя капитаном. И присовокупляю золотую медаль.

Петр открыл стоявший на маленьком столике у окна большой палисандровый ларец, в котором желтовато отсвечивали медали разного размера. Выбрал довольно большую, обнял Богатырева, молвил:

— Выбил нарочно, дабы знаменовать викторию нашу. Тебе первому, капитан, вручаю. Остальным — двадцать второго октября.

— Следует обмыть награду! — загоготал Меншиков. Он протянул наполненный лафитник. — Опускай золото, герой!

Выпили еще и еще. Государь, погрузившись в глубокую задумчивость, медленно произнес:

— Руки наконец-то освободил… Теперь новое дело затеем, важнейшее… — Вдруг, упершись взглядом в Богатырева, очнулся, осекся, словно понял: сказал нечто лишнее. Поднял лафитник: — За нашу славную викторию, за величие России. Прозит!

* * *

Петр пожелал первым возвестить народу своему о долгожданном мире. Он повелел «в знак радостных вестей стрелять каждую минуту из пушек и трубным гласом возвещать о сем… Во мгновенье разлилась весть и радость сия по всему городу. Все жители — старые и малые, обоего пола, стекавшиеся на брег Невы, — соответствовали монарху радостными восклицаниями».

Тайное совещание

В тот же день, взяв под локоть Меншикова, государь прошел на половину Екатерины. Сказал ей:

— Выгони всех слуг, а мы втроем посидим в зим нем саду. Речь о важном и вельми секретном. Давно в мыслях это дело содержу. Теперь, по завершении бра ни с королем свейским, ничто препятствовать мне не может.

Усевшись на диване среди благоухающих цветочных клумб, государь значительно посмотрел на собеседников:

— В вашей скромности, друзья, не сомневаюсь. Да все ж обещайте клятвенно, что никому, даже самым важным государственным лицам, о сей тайне не проболтаетесь. — Вперился взглядом в Меншикова. — Ни с трезвых глаз, ни с пьяных лишнего не молвите.

Меншиков перекрестился:

— Мин херц, батюшка, чтоб зенки наши вытекли — можешь надежно положиться, как рыбы молчать станем.

— Так слушайте…

* * *

Теперь пришла пора привести исторический документ, в правдивости которого сомневаться не приходится. Академик Яков Штелин писал в 1768 году:

«По благополучном и славном окончании войны со шведами государь хотел воспользоваться происходившими тогда в Персии беспокойствами и предпринять поход в пограничные провинции сего государства. Он открыл намерение своей императрице в покоях, где, кроме нее и князя Меншикова, никого не было. В продолжительном и тайном разговоре государь часто повторял: „В Персию пойдем!“»

В заключение разговора государь повторил: «Об этом, кроме нас троих, еще никто не знает. И вам приказываю содержать это до поры до времени в строжайшей тайне и никому не сказывать».

Так в глубоком секрете готовилось важнейшее дело.

Коварный Бахус

За два дня до торжества Ништадтского мира, 20 октября 1721 года, Сенат и Синод решили просить государя от имени всего народа принять титул «Отца Отечества, Императора Всероссийского Петра Великого за силу, богатство, просвещение, распространение владений Российских, и за милость его и отеческие попечения о народе своем, который чрез единое токмо его руковождение, в замечательную славу у всего света приведен».

С этим проектом к государю был отправлен Меншиков. Государь неожиданно заупрямился:

— Сие нескромно! Коли я чего доброго делал, так это токмо волей Господа Бога.

Тогда Меншиков призвал себе на помощь отцов духовных, архиепископов новгородского Феодосия и псковского Феофана. Как утверждал летописец, его величество «высоких титлов принять долго отрекался и многими явленными резонами от того уклоняться изволил. Однако же по неотступным прошениям их склонился на то».

В тот же вечер Меншиков в своем дворце дал по сему торжественному поводу пышный обед, на котором более других веселился виновник торжества — государь и отец Отечества.

Сам же светлейший, забыв солидный возраст — ему исполнилось сорок восемь, — гулял с молодой прытью. И как с русским человеком часто бывает, сил не рассчитал и упился до бесчувствия.