Тайны двора государева

Сразу же столкнулись с Меншиковым — почти двухметровым богатырем, румянолицым, всегда веселым, говорившим столь громко, что слышно было за версту.

Кейзерлинг любезно расшаркался:

— Князь, позвольте представить вам сего молодого человека…

Меншиков грохнул смехом.

— Ха-ха! Виллима я знал еще шпингалетом, когда на вещал его сестричку. В отсутствие, — он хитро подмигнул, понизив голос, — государя-батюшки. Помнишь, Виллим? Я тебе еще заморских конфет дарил, чтоб государю не про болтался, а ты, шельмец, в окно спальни подглядывал. Учился! Ха-ха! Ax, простите, герр посол, я забыл, что вы тоже согревали ложе очаровательной Анхен. Я не прав?

Скрипнул зубами от досады посол:

— Цум тойфель!

Но оскорбление стерпел, с возможной галантностью осклабился:

— Нынче день веселья, самое время прощать виноватых. Князь, молю вас, окажите протеже Виллиму, замолвите словечко перед государем. Нельзя ли принять Монса на военную службу?

— Ой, хитрец! — Меншиков ткнул перстом под посольское ребро. — Ты, сказывают, скоро с Монсами породнишься, на Анхен женишься, вот и хлопочешь. А я-то с какой стати перед государем буду за опальных поклоны метать?

Кейзерлинг поднял жирную пятерню и стал стаскивать с указательного пальца крупный бриллиант. Светлейший брезгливо отстранился, скорбно покачал головой:

— Хочешь пустяком откупиться? Птенцы гнезда Петрова честью не торгуют, чай не уличные мы девки. — Подумал, почесал волосатую ноздрю, махнул рукой, за брав перстень, и сказал, хитро улыбнувшись: — Ты сам улучи момент благоприятный, а государю, коли совета моего спросит, я слово и замолвлю.

На том и расшаркались.

* * *

Меншиков отправился к Петру и, похохатывая, сказал:

— Мин херц, посол с Монсихой развратничал, а теперь за наш счет откупиться желает. Перстенек сунул: помоги, дескать, государя охмурить. И еще Анну в жены мечтает взять. Что, в постели, небось, проворная?

Царь налился кровью, засопел тяжко, сжал кулаки:

— Собака! Крыса поганая! Возгря зеленая!

И тут — хуже момента не придумаешь! — к нему с ужимками и приседаниями, таща за руку Монса, приблизился посол.

— Ваше величество, — сладко улыбнулся Кейзерлинг, подстрекаемый одобрительным подмигиванием Меншикова, — позвольте представить вам…

Петр раздул щеки:

— За кого просишь, посол? Мне мало того срама, что я от сестры его перенес? Эту хищницу я воспитывал для себя, имел намерение на ней жениться. Но ее природная натура оказалась столь блядской, что более не желаю слышать ни о ней, ни о ее родственниках.

Тут встрял Меншиков:

— Мин херц, дело прошлое… Ведь я с ней во времена оны развратничал, да и ты, Кейзерлинг, поди, своего с сей порочной особой не упустил. Не так ли? Ныне хочешь ее в жены взять? Молодец, бери. Она бабенция… того… на передок горячая! Х-ха!

— Как вы смеете, князь, говорить столь дерзкие речи! — топнул ножкой Кейзерлинг. — Сицевыми словами между нами противность чинится. Аллес ист цу энде!

Меншиков схватил посла за локоть и громко сказал, хотя и на ухо:

— Ну ты, козлобородый, катися отселя к… — Далее шли выражения вовсе не дипломатические и равно для печати не годные.

Светлейший дал пинка Кейзерлингу под мясистое гузно, и тот спешно застучал туфельками с бантиками по крутой деревянной лестнице, едва не опрокинув с ног старого воина генерала Нетельгорста.

Петр стоял рядышком, мусолил трубочку и ехидно посмеивался.

Оправдательные послания

На другой день Кейзерлинг поднялся спозаранку. Опасаясь, что чья-нибудь депеша опередит его, застрочил на бумаге: «Люблин, 1707 года, 11 июля нового стиля. Вседержавный великий король, августейший Государь и повелитель! Всеподданнейше и всенижайше повергаю к стопам Вашего Величества донесения о происходившей вчера попойке. Обыкновенно сопряженная со многими несчастными происшествиями, она вчера имела для меня пагубные последствия. Ваше Королевское Величество соблаговолит припомнить то, что почти повсюду рассказывали в искаженном виде обо мне и некой девице Монс из Москвы. Говорят, что она любовница царя. Эта девица и вся ее фамилия содержатся уже четыре года под постоянным арестом, а ее брату преграждена всякая возможность поступить на царскую службу. Я, по несчастью, хотя невинным образом вовлеченный в их роковую судьбу, считал для себя обязанным заступиться за них…»

Тут, от быстрого движения руки, чернила брызнули на бумагу.

Посол чертыхнулся, присыпал кляксы песком, смахнул его и продолжал писать о тех унижениях, кои он претерпел вчера по причине своего исключительно доброго сердца: «Царь и Меншиков напали на меня с самыми жестокими словами и вытолкнули не только из комнаты, но даже вниз по лестнице, через всю площадь… Я не прошу о мести, но я слезно и всенижайше умоляю Ваше Королевское Величество как о величайшей милости уволить меня, чем скорее, тем лучше, от должности при таком дворе, где участь почти всех иностранных министров одинаково неприятна и отвратительна…»

* * *