Тайны французской революции

– Именно. И если бы я не убежала вовремя, то меня бы выдали замуж за Матюрина.

– Четвертого тюремщика?

– Совершенно верно.

– В таком случае семейство Бушю – почти что хозяева Венсенского форта!.. Это полезно запомнить. Если судьба бросит меня пленником в эту башню, то я запасусь твоими рекомендациями, красавица.

– Я не думаю возвращаться в Венсен, разве только решусь на это замужество.

– А почему бы тебе не стать женой Матюрина, который внушает мне невольный интерес, хотя я не знаком с ним.

– О! Он слишком стар.

– Так уж и стар?

– Еще бы! Когда я собиралась уехать, его назначили смотрителем форта… по старшинству. Папа и братья говорили, что это даст мне завидное положение.

– Твой отец и братья правы, Розалия. Посуди сама: госпожа смотрительница Венсена! Это щекочет самолюбие… уж не считая того, что с этаким мужем тебе нечего будет без устали обороняться против дерзких нападок мужчин на твою честь… да, сознаюсь с грустью, они очень дерзки… О! Нравы, нравы! Закрываю свой лик от стыда.

Кажется, Кожоль употреблял свои руки для совсем иного, а не для сокрытие своего лица, потому что камеристка, высвобождая стан из его объятий, крикнула:

– А, скажите пожалуйста! Шутник какой! Долой руки! Мне смешно, что вы корчите из себя моралиста.

– Как! Я не моралист!.. Я, который советует тебе брак с Матюрином?

– Да, вы что-то слишком интересуетесь им… Да в конце концов, ваш совет бесполезен: я не хочу выходить за Матюрина, чтоб потом умирать с тоски в Венсенском форте, когда я совершенно счастлива здесь с своей маленькой госпожой.

– Ты ее очень любишь?

– Она так мила, кротка и весела… и добра просто до глупости! Потому что если бы она не была так добра, разве бы она согласилась жить одна в этом углу, сохраняя верность этому мрачному красавцу, который приходит сюда когда ему вздумается, уходит потом, тратя свое время Бог знает на что и беспрестанно твердит: «Скоро, скоро мы разбогатеем, уедем из Парижа и заживем счастливыми супругами далеко отсюда».

– Мне кажется, это очень приятно.

– Да, но в ожидании проходит грустно золотая молодость, а между тем у нас не было бы недостатка в развлечениях, если б госпожа выслушала хоть четвертую долю всех предложений к ней.

– Скажи пожалуйста, Розалия! Да я преклоняюсь перед твоей глубокой добродетелью: ты столь строга к себе и снисходительна к другим. Твое негодование, что Пусета не допускает двух или трех привязанностей разом, доказывает в себе опытную мудрость добродетели.

– Да что ж! В конце концов, это глупо! Ведь она только своим Шарлем и дышит.

– Да, как выражаются, готова за него в огонь и в воду, – прибавил Кожоль, смеясь.

– Вы посмеиваетесь? Однако это чистая правда, до последнего слова, все, что я сказала вам. Да вот пример: пять месяцев тому назад, когда горел Одеон – что напротив, – мы рисковали все обратиться в жаркое, соседи благополучно выбрались… а она – нет. Ее господин Шарль был там и не хотел выходить, так и она осталась как дура, возле своего возлюбленного.

Розалия говорила правду. Пять месяцев тому назад, 18 марта 1799 года, огонь истребил Одеон. Скажем несколько слов об этом театре.

Купив за три миллиона отель Конде, Людовик XVI порешил извлечь пользу из его обширных земель, обратив их в квартал, который должен был украситься новым театром. Место, когда-то занимаемое отелем Конде, до сих пор обозначено треугольником, сотавленным улицами Месье-ле-Пренс, Вожирар, Конде и, наконец, перекрестком Одеона, на котором возвышались службы отеля.

На месте этих построек воздвигли первое здание театра. Работы шли очень медленно и потом, года через три, совсем прекратилась. С места, занятого ныне перекрестком Одеона, монумент перенесли в старинные сады, где он находится и поныне.

Открытие театра, принявшего имя Французского театра, последовало в 1782 году. При освещении зала в первый раз вместо свечей попытались использовать новые лампы, названные кенкетами, в честь своего мнимого изобретателя, аптекаря, превратившегося в ламповщика. Поспешим заметить, что это изобретение постигла участь многих других находок. Кенкет, стяжавший славу и богатство, был не что иное, как книжный вор, нажившийся на идее настоящего изобретателя, женевского медика – Аргана.

Революция похитила у Одеона имя «Французского Театра» и заменила его названием «Национального Театра», или, вернее, Театра секции Марата.

Во время Террора артисты были арестованы и зала закрылась. В начале эпохи Директории какое-то общество взяло внаем здание, для балов. В то время как мы уже говорили, все переделывалось на греческий манер. Балы стали называться Плясками Вакханок, а само здание – Одеоном. Несмотря на греческое наименование балы пришли в упадок, и зал служил только для политических сходок.