Тайны и герои 1812 года

Помощь пришла к Александру, откуда и не ждали — с острова Эльба. И вот уже Наполеон движется к Парижу, король Людовик XVIII бежит без оглядки от «корсиканского чудовища». Бежит опрометью — он даже не успел уничтожить архив! И Наполеон в кабинете короля обнаружил экземпляр «Секретного трактата об оборонительном союзе против России». Как ликовал Наполеон, изучая этот документ. Быстро же его противники успели перессориться… Сам Наполеон считал Россию империей варваров и после самосожжения Москвы только утвердился в этом мнении. Он боялся нового нашествия гуннов — завоевателей с Востока. И видел, что у России есть потенциал для экспансии. «Европой будут управлять казаки», — этой перспективой Бонапарт пугал современников. Но, прочитав трактат о тайном союзе Франции, Австрии и Англии, Наполеон решил не лезть напролом, а затеять международную интригу.

Он послал экземпляр «трактата» Александру. Сейчас русский царь опомнится. Конечно, он не станет союзником Наполеона, это исключено. Но он, несомненно, оставит австрийцев и англичан наедине с чудовищем. И тогда. У англичан в Европе войска немного, разбить австрийцев — невелика забота. И — всё сначала!

Александр на эти маневры не обратил внимания. Почему? Тут может быть несколько объяснений. Возможно, царь уже знал о переговорах.

Международный шпионаж в России со времён Потёмкина развит был отменно. Но главное — он опасался Наполеона сильнее, чем всех союзников-монархов, вместе взятых. А Талейрану и Меттерниху знал цену. Талейрану — в прямом смысле. Ведь французский дипломат несколько лет был платным агентом русского царя. Цену ему он знал.

Считается, что Александр после победы не боролся за территориальные приобретения, поставил себя выше этой суеты. Но права России на герцогство

Варшавское он отстаивал усердно, чем и напугал союзников. Российская империя во времена Александра окончательно обосновалась на берегах Вислы. Правда, щедрые либеральные дары императора не могли ни удовлетворить шляхту, ни умерить тревогу Лондона, Вены и Парижа. Но что ему, победителю, до всей этой суеты! Он знал, что такое триумф Агамемнона, Цезаря и Августа.

Консерватор и мистик

Первые пятнадцать лет правления завершались былинно, в ореоле победы и всемирного влияния. Россия после 1815-го при Александре не сражалась в Европе, но военное доминирование Петербурга ощущалось. А потом накатила усталость — и сподвижники перестали узнавать государя. Он стал сторониться политики с её ложью и кровью. Искал правду в беседах с монахами, в Евангелии. Сильная причина для раскаяния — косвенное участие в убийстве отца. Многое напоминало ему об этом злодеянии. Он молился, он истребил в себе монаршье честолюбие. Таким и ушёл. Но до ухода ещё десять лет пребывал на престоле после парижского триумфа.

Сейчас принято противопоставлять мессианство национальным интересам. Дипломатия Александра на развалинах Европы в больше степени была направлена на утверждение глобальных интересов человечества, чем Российской империи. И себя он видел именно на фоне мировой истории. Акт Священного Союза он начертал самостоятельно. Да, это была попытка оттянуть закат Европы, спасти стареющую христианскую цивилизацию, потерявшую инстинкт самосохранения после Французской революции. В Священный союз он поверил с неожиданной искренностью. То был уже не молодой скептик, но христианин, склонный к мистике и даже к экзальтации. «Пожар Москвы осветил мою душу», — это легендарное признание многое объясняет и в политике Александра.

Запала, как известно, хватило ненадолго: к 1850-м годам противоречий оказалось больше, чем скреп. А Парижский трактат 1855 года уничтожил мир Священного Союза, исключил Россию (как оказалось, на время) из клуба вершителей судеб Европы. Да и сам клуб лишился смысла. Но Александр верил, что создаёт условия для мирного братства монархов на века.

В акте об образовании Священного союза говорилось о Спасителе, о Троице и о вечной дружбе монархов. Конечно, автор этих слов — Александр. Это он желал, чтобы каждый монарх ощутил себя «перед лицом вселенной». В 1815-м так говорить не принято! Времечко-то было скептическое. И в Европе звучал Бетховен, а не Бортнянский.

После таких проповедей некоторые подозревали Александра в умопомешательстве. А он просто искренне и простодушно воспринял Евангелие, к которому впервые обратился только в 1812-м году. И мыслил с максимализмом неофита.