Тайны и герои Века

Представителем ее был очень уж старый Александр Александрович Арапов, гофмейстер восьмидесяти с лишним лет. Про него пензенские языки рассказывали всякие небылицы в лицах, например, относительно его необыкновенного богомолия. В уважение его прежних заслуг ему разрешили иметь свой собственный вагон и даже свою самостоятельную ветку железной дороги, проходящей к араповскому имению Проказне. Злые языки пустили слух, что старичок Арапов завесил стены вагона иконами и каждый вечер перед сном во время своих путешествий обходил их и прикладывался. Притом, чтобы поцеловать самые нижние иконы, он становился на четвереньки, потом выпрямлялся на коленях, потом вставал и прикладывался нормально. Те иконы, которые были повыше, он трогал своей тростью, набожно перед тем поцеловав ее конец, а самым верхним иконам, почти на потолке, посылал сочные воздушные поцелуи. Исполнив обряд, набожный старик отправлялся спать со спокойной совестью исполнившего свой долг человека. Александр Александрович как-то пригласил в Проказну моих родителей и даже прислал за ними свой вагон. Они в вагоне икон в преувеличенном количестве не видели и предполагали, что эти рассказы — пустое зубоскальство. В имении была домашняя церковь (при службах Александр Александрович сам читал «Апостола» и «Часы»), куда Арапов немедленно ввел моих родителей на благодарственный молебен по случаю их благополучного прибытия, хотя Проказна от Пензы отстояла очень близко. После молебна просил у мамы разрешения показать ей несколько могил своих верных крепостных, «живот свой за него положивших» (не помню, по какому случаю). Одна могила была его управляющего имениями, прослужившего в этой должности двадцать пять лет. За свое правление этот честный человек накопил себе две тысячи рублей и их принес Александру Александровичу в трудную минуту. После смерти управляющего жене не осталось ни копейки. Она и сейчас живет у них на покое, как своя. После посещения могил Александр Александрович горячо благодарил маму за визит к его «покойным друзьям». Но, в общем, прием был радушный, широкий, чисто помещичий, как умели принимать в России наши отцы и деды. Дела Араповых в начале XX столетия очень пошатнулись. Проказна, кажется, оставалась последним оплотом, да и то навряд ли не была заложена. Во всяком случае, с некоторым чудачеством и смешными в наш век привычками, Араповы сохранили и благородные, красивые чувства. Когда был убит в 1905 году пензенский губернатор Александровский, вся губерния дрожала от террористических самоуправств, все, казалось, погибло безвозвратно, старичок Арапов послал председателю Совета министров телеграмму с предложением себя в пензенские губернаторы без жалованья для усмирения крамолы. Старичок в последней вспышке энергии думал, что в его обязанности входит спасти свою родную губернию и даже отдать за нее жизнь. Столыпин на такое предложение не обратил внимания и на телеграмму не ответил, назвав в разговоре с моим отцом такое желание старческим готизмом. Когда грянула вторая и окончательнейшая революция (старичок Арапов, кажется, умер в первый ее день), один из молодых представителей той же семьи — лейб-казак Арапов — был приговорен к расстрелу в нашем же губернаторском доме, превращенном, как я упоминала, в Чрезвычайку. Он отказался от повязки на глаза и крикнул: «Умираю за родину и моего государя! — И, обращаясь к красногвардейцам, приказал: — Стреляйте, мерзавцы!»

* * *

Вскоре после моего приезда в Пензу мы с мамой были приглашены погостить в имение Загоскиных Владыкино. Оно находилось не так далеко от Пензы, а самое главное, только в двадцати пяти верстах от имения Тарханы, где когда-то родился, воспитывался и был похоронен мой любимый поэт Лермонтов. После роковой дуэли в Пятигорске тело Лермонтова было перевезено его бабушкой Арсеньевой в их родовое имение Тарханы с пятигорского кладбища. Тогда еще не было железной дороги в Пензе. Гроб везли на дровнях (широких раскрытых санях) в гололедицу, а сзади в дормезе (старинный экипаж для далеких передвижений) следовала верная бабушка Арсеньева, хоронившая с единственным внуком всю свою радость и надежду в этом бренном мире. Она не очень долго пережила внука, и после ее смерти имение перешло дальнему родственнику, какому-то полусумасшедшему Столыпину, никогда туда не заглядывавшему.

Загоскины пошли навстречу моему желанию, и мы на тройке выехали как-то утром в Тарханы.