Тайны и герои Века

Но как они там не умерли за эту ночь, не знаю. Их заливало волной, ветер рвал пледы, один старый генерал замерз, не имея на себе достаточно теплого пальто. Под утро его нашли окоченевшим. Вообще эта эвакуация была обставлена преступно небрежно. Глубоко я разочаровалась в офицерах Доброармии. Недаром носились слухи, что в нее набран всякий сброд, т. к. лучший элемент сложил уже свои храбрые головы. По крайней мере, наши трюмные офицеры вели себя позорно: не стеснялись подделываться к солдатам, брать взятки на глазах за лучшие места, позволяли нижним чинам играть в карты с условием за это получать проценты с выигрыша. А как дерзко они разговаривали с эвакуирующимися старыми генералами, часто больными и слабыми! Кровь стыла от негодования! И это офицеры Доброармии, это те, на кого мы молились! Правда, это так называемые герои тыла, а каковы подобные на фронте? Уж не провокаторы ли они, подосланные большевиками в ряды Белой армии? Говорят, много таких завелось. Подсел ко мне мой заступник-дневальный, выбивающийся из сил, чтобы поддержать в трюме кой-какой порядок, и спросил меня тихонько: «Барыня, правда ли слышно, у большевиков куда больше порядка и они лишь добра желают бедному человеку?» Ну что мне было отвечать в такой безотрадной обстановке, с такими позорными начальниками этого дневального?!

По дороге стало известно, что мы остановимся в Севастополе, а куда отправимся дальше — неизвестно. Может быть, в Варну, а до отъезда туда нам всем отведут казармы для житья.

На вторую ночь силой отчаяния наши водворились с палубы ко мне в трюм. Пальто у мужа было насквозь мокрым, сам он синий от холода и еле мог говорить.

По прибытии в Севастополь мы в этом трюме прожили три дня, но по истощении наших съестных припасов мы на все махнули рукой и решили устроиться как-нибудь сами в городе. Пошли в местное полицейское управление. Неужели там не найдется кто-нибудь, помнящий имя дяди? Может быть, этот человек нам поможет устроиться как-нибудь. Я по характеру скорее оптимистка, и поэтому, пока мы шли по улице Севастополя, я вслух мечтала: «Вот нас, может быть, встретят хорошо, подадут самовар, дадут поесть, спать уложат на ковер…» Вся семья, как один человек, велели мне замолчать — такое счастье невозможно, и я только искушаю судьбу. Но вышло по-моему. Начальник полицейского управления помнил дядю отлично. Он велел немедленно дать нам помыться, а пока мы мылись, ставился самовар, раскрывались консервы и даже был подан каравай хлеба. А на ночь нам разложили ковер и принесли две очень жесткие подушки. Какое блаженство после грязного трюма!

Один полицейский чиновник собирался бежать за границу с женой и предоставил нам свои две комнаты. Впоследствии мы перешли на Чесменскую улицу, 58, где нам реквизировали три комнаты. Там наконец мы вздохнули свободнее в более культурных условиях жизни. Мой муж устроился в Севастопольском центросоюзе, дядя — в градоначальстве. С болью в сердце продала я бабушкин жемчуг с бриллиантовым фермуаром. Продать было легко. По главной улице Севастополя, т. е. на Морской, росли как грибы магазинчики, скупающие у беженцев их драгоценности, чтобы перепродать их иностранцам. Мой жемчуг один магазин оценил в триста тысяч рублей, другой — в триста пятьдесят и, наконец, последний предложил четыреста двадцать две тысячи. На эти деньги мы прожили шесть месяцев и улучшили наш быт. Я купила самовар, мясорубку, ведро, паровой утюг, кастрюлей, тарелок, даже петуха с курицей и утку. Клюв утки произвел громадное впечатление на девочку. Коля дразнил ее, что у нее вырастет такой же вместо носа. Она горевала и часто щупала свой нос. Местоположение Севастополя сказочно красиво. Когда я впервые пошла на рынок у берега моря, мне казалось, что передо мной театральная декорация Художественного театра. Рыбацкие лодки, полные рыбой, кучи фруктов и овощей на земле, море голубое, как бирюза, домики большие, уютные, приветливые — все это ласкало глаз и вызывало восхищение. Десяток яиц дорос до двух с половиной тысяч рублей, фунт масла дошел до четырех тысяч рублей. На жалованье жить невозможно. Люди продавали свою последнюю рубашку. Несомненно, должен был произойти крах. Среди беженцев мы встретили много знакомых из Петербурга, Москвы и Боровичей. У каждого была своя драма и бурные переживания при побеге.