Тайны инквизиции. Средневековые процессы о ведьмах и колдовстве

Лёб опроверг свой довод абсолютным допущением, что договоренность существовала. Мы не можем это признать, полагаясь на имеющиеся сведения. Но если даже признаем, разве что-то существенно изменится? Мсье Лёб говорит, что «все объяснимо, если они готовились признаться в преступлении, которое никогда не совершалось». На наш взгляд, это ничего не объясняет. Какая цель могла заставить их прийти к согласию, чтобы сделать несовершенное преступление предметом единодушного признания, которое неизбежно приведет их на костер? Какую выгоду они надеялись извлечь из подобной ложной версии?

Одним из главных препятствий к неприятию истории как сфабрикованной является признание Юсе «раввину Аврааму» в тюрьме Сеговии. Лёб признает это, и, хотя он делает решительную попытку преодолеть это препятствие, его доводы слишком произвольны и не оказывают существенного влияния на этот вопрос, даже если их принять.

Но если Лёб совершенно неубедителен в своих попытках доказать, что распятие ребенка – выдумка, ничто не может быть более убедительным, чем его первый аргумент: даже если мы сочтем историю правдивой в том виде, в котором она содержится в досье Юсе, этот поступок следует рассматривать не как ритуальное убийство, а исключительно как магический ритуал. С этим выводом вам придется согласиться, хотя на первый взгляд и захочется решить, что распятие ребенка послужило обеим целям. Подобное мнение сложилось у инквизиторов, когда они спросили, почему ребенка распяли, а не убили каким-либо иным способом, раз для магического обряда требовалось лишь его сердце.

Ответ заключается в том, что распятие было выбрано в качестве насмешки и поношения Страстей Христовых. Но это совсем не то же самое, что ритуальное убийство или «повешение Амана». Если мы обратимся к использованным бранным выражениям[429], то увидим, что они выражают желание оскорбить самого Искупителя через форму магии, применявшуюся во все времена и известную как envoûtement[430]. В этом случае вместо восковой или деревянной фигуры использовалось тело живого человека. В остальном жертвоприношение ребенка играет роль в магических ритуалах не только у евреев: достаточно упомянуть скандально известные черные мессы, которые устраивал печально известный аббат Грибур в XVIII веке.

Похоже, мы можем без сомнений и с полным основанием отвергнуть теорию о том, что распятие ребенка в Ла-Гардиа следует считать случаем еврейского ритуального убийства. Здесь мы солидарны с Лёбом, но не более того. Мы не можем вместе с ним сказать, что подобное преступление никогда не совершалось. Чтобы убедить нас в этом, необходимо было бы доказать, что все рассмотренное нами досье было подделкой, служившей целям Торквемады; а у нас есть доказательства того, что это не так. Если бы досье было подделкой, если бы его изготовили для публичного пользования, оно не пролежало бы четыре столетия в секретных архивах инквизиции.

Конечно, следует признать, что Торквемада эксплуатировал это дело и в полной мере им воспользовался. Это лишь демонстрирует его оппортунизм, но вовсе не доказывает, что он подделывал документы. Сам приговор был изложен в выражениях, рассчитанных на возбуждение народного негодования против евреев (и ему это удалось). Кроме того, обнародование приговора не закончилось в Ла-Гардиа, куда были отправлены копии документов. Мы можем сделать вывод, что Торквемада разослал эти копии по самым разным местам Испании, поскольку мы обнаруживаем перевод на каталонский, специально выполненный для обнародования в Барселоне.

Культ святого дитяти из Ла-Гардиа возник сразу же и развивался очень быстро. В его честь были организованы многочисленные места поклонения, первое и главное из которых возникло на месте дома Хуана Франко, который сровняли с землей. В подвале дома был устроен алтарь – на том месте, где, как считалось, начались страдания ребенка; на алтаре установили фигуру ребенка, привязанного к столбу. Над этим подземным святилищем быстро появилась церковь.

Еще одну обитель возвели неподалеку от Санта-Мария-де-ла-Пера, на том месте, где, как утверждалось, закопали тело; еще одно святилище появилось в пещере, которую считали местом распятия. «С тех самых пор, – пишет Морено[431], – все три святилища посещают те, кто приходит помолиться этому ребенку как святому».

Первое из святилищ было построено до 1501 года – записи о нем начинаются с этой даты. Его назвали святилищем Святого Невинноубиенного, и Морено добавляет, что эти места всегда получали одобрение римских пап и епископов и что посещавшие их верующие обретали полное и частичное отпущение грехов.