Тайны Кремля<br />Сталин, Молотов, Берия, Маленков

Трудно сомневаться в том, что именно эти причины и обусловили прежде всего кадровые перестановки в узком руководстве, приведшие к новому балансу сил. К усилению позиция Сталина. Столь же уверенно можно говорить и о том, что умеренно-консервативный курс, по выражению Кессиди, получил воплощение в результате той кропотливой работы, которую вел Г. Ф. Александров и возглавляемое им УПиА, по выработке и закреплению принципиально новых идеологических ориентиров. По созданию новой оси координат, призванной разделять население СССР не по старому принципу — на сторонников и противников социализма, «белых» и «красных», а на «патриотов» и «космополитов», под которыми, используя непривычный еще эвфемизм, тогда подразумевали националистов. В равной степени и сепаратистов на западных землях, и тех, кто выступал за сохранение прав союзных республик.

Сталин важнейшую, если не единственную конечную цель войны видел в надежном ограждении страны от потенциальной угрозы со стороны милитаристской Германии, которая должна была, по его мнению, сохраниться и после ее разгрома, даже в самом ближайшем, обозримом будущем. Еще в Тегеране уверенно заявлял: «Германия может скоро восстановиться. Для этого ей потребуется всего 15–20 лет. Какие бы запреты мы ни налагали на Германию, немцы будут иметь возможность их обойти… Поэтому Германия снова восстановится и начнет агрессию»[457]. Полагая так, Иосиф Виссарионович основывался на горьком опыте прошлого, а выход искал, прежде всего, в международном признании новых границ с Польшей, в превращении этой страны в надежного и верного союзника. И лишь затем, во вторую очередь, пытался добиться максимальных репараций, которые следовало взыскать с поверженного противника для восстановления народного хозяйства СССР, а также и принятия членами ООН нескольких союзных республик, чьи голоса до некоторой степени обеспечили бы отстаивание советских предложений в создаваемой всемирной организации.

Но именно эти-то вопросы и оказались наиболее сложными, крайне спорными. Уже на предварительной стадии выявили расхождение взглядов Черчилля, Рузвельта — с одной стороны, и Сталина — с другой. И если по второму и третьему вопросам еще можно было надеяться на компромисс, то первый, польский, вернее — признание легитимности люблинского правительства объединенными нациями, грозил стать камнем преткновения на пути достижения согласия. Обещал омрачить и без того уже далеко не безоблачные отношения Москвы с Вашингтоном и Лондоном. Повлиять в худшую сторону на результат обсуждения всего круга проблем, которые предстояло рассмотреть в Крыму.

Еще 30 декабря 1944 года, за месяц до встречи в Ялте, Рузвельт настойчиво рекомендовал Сталину отказаться от безоговорочной поддержки ПКНО и Осубки-Моравского. «Я всегда считал, — писал американский президент, — что г-н Миколайчик, как я убежден, искренне стремится к решению всех вопросов, остающихся не решенными между Советским Союзом и Польшей, является единственным польским деятелем на примете, который, кажется, может обеспечить подлинное решение трудного и опасного польского вопроса». Не скрывал своей заинтересованности в том же и Черчилль. Более того, готов был в любую минуту оказать на Сталина необходимое давление вместе с Рузвельтом. Сообщил тому 31 декабря: «Мы, конечно, направим послание в поддержку Вашего как только вы скажете, что это будет полезным»[458].

Ко всему прочему, в январе 1945 года, обозначилась и еще одна спорная проблема — положение, складывавшееся в Иране. Там СССР пытался добиться от шахского правительства всего лишь того, что давным-давно имела Великобритания. Права на разведку и концессию на разработку, в случае открытия, месторождений нефти в северных провинциях, в Иранском Азербайджане. Но такое, вполне естественное в международной практике, стремление неожиданно натолкнулось на категорическое возражение союзников. Черчилль предложил Рузвельту занять непримиримую позицию, ни в коем случае не подавая Москве даже надежды на возможность экономически закрепиться в Иранском Азербайджане. «Мы не хотим, — объяснял он президенту свою позицию, — чтобы русские могли потом заявить, что их своевременно не предупреждали о том, насколько серьезно мы относимся к этому вопросу». Столь же решительно выступал и госдепартамент. В своем меморандуме, адресованном Рузвельту и основанном на высказываниях посла Ирана в США, так формулировал оценку ситуации: «русские… действуют таким образом, что в скором времени окажутся невозможными любые административные акции иранских властей»[459]. Однако тогда совместный демарш Великобритании и США все же не последовал. Его, во имя достижения иных, более важных целей, отсрочили до конца года.