Тайны моей сестры

– Ну вот, другое дело, – говорит он и накладывает мне в тарелку гору жирной картошки. – Налетай.

Я кладу ломтик картошки в рот и медленно жую. На удивление вкусно.

– Я связался с маминым юристом из Кентербери, и она записала нас на среду на час дня, чтобы подписать бумаги, – говорит Пол. – Много времени, думаю, не займет. Только не забудь захватить удостоверение личности. У тебя ведь есть паспорт?

Я не могу поверить своим ушам.

– Пол, неужели ты думаешь, что я могла бы работать без паспорта?

– Ой, извини, – смеется он. – Конечно, есть. Прости, все мысли о работе.

Он открывает кухонный шкаф и достает пыльную бутылку солодового уксуса.

– Хочешь?

Я качаю головой и наблюдаю, как он макает картофель фри в жгучую коричневую жидкость.

– А Салли придет? – спрашиваю я.

– Нет, – говорит он, опустив вилку. Его лицо мрачнеет.

– Что такое?

– Да ничего, Салли есть Салли. Ей снова хуже.

– Имеешь в виду – снова начала пить?

– Да, пару раз сорвалась, – говорит он, растерянно сминая пальцами кусочек картофеля.

– Вы не пробовали обратиться в Общество анонимных алкоголиков?

Он мотает головой:

– Она и слышать об этом не хочет. Считает, что у нее все нормально. Поговори с ней. Может, хоть ты ее вразумишь. Меня она не слушает.

– Да брось, Пол, во время нашей последней встречи она прямым текстом заявила, что не желает меня больше видеть. И выставила за дверь.

– Да, но это было давно; к тому же сама знаешь, как она переживает из-за Ханны. Она решила, что ты винишь ее в произошедшем.

– Я пыталась ее образумить, – говорю я, отодвинув тарелку. – Мне плевать, обиделась она или нет; она должна была узнать правду. Если бы она бросила пить, Ханна до сих пор была бы здесь – вот и все.

– Знаю, – говорит Пол. – Хорошо хоть с Ханной все нормально. Спасибо, кстати, что помогла ее найти. Мы наконец вздохнули спокойно.

– Она моя племянница, – отвечаю я. – Я хотела убедиться, что она в безопасности, чего не скажешь о Салли.

– Слушай, я знаю, что ты на нее злишься, – говорит Пол. – Но Салли правда становится хуже. Неужели так сложно забыть о вашей глупой кровной вражде и помочь ей?

– Прости, Пол, но мне кажется странным, когда мать так легко сдается, – говорю я, сваливая недоеденную рыбу с картошкой в мусорное ведро. – Такое чувство, что ей вообще все равно.

– Перестань, Кейт, это несправедливо, – говорит он, вытирая губы бумажной салфеткой. – Как ей может быть все равно? Уход Ханны ее подкосил. Она стала больше пить, потеряла работу. Стала как в воду опущенная. Глубоко внутри она знает, что Ханна сбежала из-за нее – из-за пьянства и ругани, – и эта мысль разъедает ее изнутри.

Склонившись над мусорным ведром, я вижу испуганное лицо сестры в родильной палате много лет назад. Ей было всего четырнадцать, когда родилась Ханна; она сама еще была ребенком. Я помню, как сидела на краешке ее кровати; в маленькой пластмассовой люльке посапывал младенец, когда Салли посмотрела на меня и спросила: «И что мне теперь с ней делать, Кейт?»

– На самом деле они любили друг друга, – говорил Пол, прерывая мои мысли. – Видела бы ты ее в наше первое Рождество без Ханны: она была сама не своя. Но откуда тебе это знать – тебя ведь никогда не было рядом.

Он берет свою тарелку и кладет в раковину.

– Она твоя сестра, Кейт. Она нуждалась в тебе. И сейчас нуждается.

– Я пыталась, – говорю я, наблюдая, как он носится по кухне, словно огромный, сбитый с толку птенец. – Но она меня не слушает.

– Нет, ты общалась с ней как журналист, – говорит он, – наводила справки, кому-то звонила. Что тоже здорово, ведь ты помогла нам найти Ханну. Но Салли не нужен журналист – ей нужна сестра. Ты нужна ей, Кейт.

– Хорошо, Пол, но давай не все сразу, – соглашаюсь я, открывая заднюю дверь. Дом провонял прокисшим уксусом, и мне нечем дышать. – Давай разберемся с мамиными бумагами, а потом я об этом подумаю, но ничего не обещаю.

– Спасибо, Кейт. Мы с Салли будем очень рады, если ты закопаешь топор войны, – говорит Пол и хватает куртку со столешницы. – Ладно, мне пора на работу. Я тут подумал: ты ведь еще не была на могиле матери. Если хочешь, могу тебя завтра отвезти во время обеденного перерыва.

Слова «мать» и «могила» звучат странно; мне хочется потрясти его за плечи и сказать, что он явно что-то напутал, что мама ушла в магазин и вот-вот вернется.

– Кейт, все хорошо?

Мои глаза затуманиваются от слез, и я отворачиваюсь. Он не должен видеть, что я плачу.

– Все нормально, – говорю я, моргая. В дальнем конце сада цветет одинокая розовая роза. Надо не отрывать от нее глаз, и слезы отступят.

– Но да, я бы хотела съездить на могилу, – добавляю, не отводя взор от цветка. – Если для тебя это не слишком хлопотно.

– Ни капли, – мягко говорит он. – Тогда заеду завтра. В двенадцать тридцать пойдет?

– Идеально, – отвернувшись, отвечаю я. – И спасибо тебе за все, что ты делаешь. Я очень это ценю.

– Мне не сложно, – говорит он. – До завтра.

Я слышу, как за ним закрывается дверь, и вздыхаю с облегчением. Наконец-то я осталась наедине со своими мыслями.