Тайны Парижа. Том 2

— Это глава общества, тот, кто организовал эту ассоциацию.

— А!

— Тот, кто был его душою, заправилой, словом, тот, кто был причиною смерти мужа Дамы в черной перчатке, систематически мстящей за него всем его бывшим сотоварищам.

— Но кто же он?

— Это отец Армана, — сказала Фульмен.

— Полковник Леон?

— Он самый.

Англичанин и Мориц Стефан переглянулись с печальным изумлением.

— Теперь вы понимаете, — продолжала Фульмен, — что Дама в черной перчатке готовит ему самое ужасное, самое жестокое наказание, большее, чем для всех остальных, потому что он всех виновнее, и она приберегает его напоследок.

— В чем же будет состоять это наказание?..

— О, я догадываюсь, в чем: она хочет погубить его сына, его единственную привязанность, единственную надежду, цель его жизни!

Мориц вздрогнул.

— Потому что, — продолжала Фульмен, — этот человек, этот полковник Леон, некогда жестокий и безжалостный убийца, по приказанию которого проливалась кровь, теперь старик, терзаемый угрызениями совести и имеющий только одну безграничную привязанность, которой, по-видимому, посвятил всего себя; и чтобы вернее поразить его и причинить ему самые сильные страдания, необходимо погубить его сына.

— И вы думаете?..

— Я думаю, что Дама в черной перчатке поняла это, — сказала печально Фульмен. — Она долго колебалась. Два раза она сама сказала мне с гневом: «Увезите его подальше от меня, увезите на край света, если необходимо… Увезите его или он погибнет».

— Ну, и что же?

— Арман любит ее… Он остался около нее, как раб, как послушное орудие… он служил этой женщине и помогал ей мстить…

— Неужели? — удивился англичанин.

— И он не знал, несчастный, что будет последнею жертвой в драме, в которую он так неблагоразумно вмешался!

— Но нельзя ли ему раскрыть глаза, рассказать все? — спросил Мориц Стефан.

— Нет, — ответила Фульмен.

— Почему?

— Потому что страшная клятва связывает меня.

И Фульмен рассказала все, что произошло в Бадене в течение ночи, когда она, перескочив через забор сада д'Асти, с кинжалом в руке потребовала объяснения у Дамы в черной перчатке.

— И вот тогда, — продолжала Фульмен, — эта женщина рассказала мне свою историю, и мы заключили с нею странный договор.

«Поклянитесь, — сказала она мне, — что вы ничего не скажете Арману из того, что услышите от меня, и я предоставляю вам свободу действия. Попытайтесь отбить его у меня, боритесь со мною, если желаете, я не против борьбы, но помните, что, как только Арман узнает, кем был его отец и какую я преследую цель, он тотчас погибнет от неизвестной руки».

— Его необходимо вырвать из-под влияния этой женщины, — сказал Мориц Стефан.

— Я за этим-то и пригласила сюда вас обоих и прошу вашего совета, а также хочу поговорить с вами о своем плане…

— Его надо спасти! Спасти во что бы то ни стало…

— Мы спасем его, — сказал лорд Г. с британской флегматичностью.

Луч надежды блеснул в черных глазах Фульмен.

XLII

Два дня спустя после описанной нами сцены мы застали бы сына полковника Леона в его маленьком домике в Шальо. Арман сделался тенью самого себя. Когда-то пылкий, увлекающийся молодой человек теперь был бледен, изнурен и молчалив; развалившись на диване курильной, он устремил глаза на деревья сада, видневшиеся в раскрытое окно, и, по-видимому, погрузился в глубокую думу.

Вошел Иов. Арман поспешно поднял голову и взглянул на старого слугу с сильнейшим беспокойством.

— Ну, что, ну, что? — спросил он. — Застал ты ее?

— Да, сударь.

— Она прочла мое письмо?

— Иов утвердительно кивнул головой.

— И… она придет?

— Да, сударь.

Арман вскрикнул от радости.

— Ты не лжешь? — спросил он. — Ты не… обманываешь меня?

Иов вздохнул, и слеза капнула на его сморщенную, как старый пергамент, щеку.

— Неужели эта женщина так околдовала вас, мой бедный барин? — произнес он так печально, что молодой человек невольно вздрогнул.

— Я люблю ее, — пробормотал Арман.

— Ну, а я, — сказал старый солдат с грубою искренностью, — ненавижу ее…

— Молчи, Иов.

— Я ненавижу ее, потому что она измучила вас. Я ненавижу ее… потому что… о, господин Арман, простите меня, я старый солдат, старое животное, человек без образования, но, видите ли… у меня есть предчувствие…

— Какое? — спросил Арман, печально улыбнувшись.

— Я предчувствую… что эта женщина… Иов остановился.

— Да говори же! — сказал молодой человек с нетерпением.

— Что она принесет всем нам несчастье.

— Я люблю ее… — повторил Арман с упрямством своенравного и избалованного ребенка.

— Видите ли, — продолжал Иов, — с тех пор, как вы возвратились из Германии, господин Арман, вы побледнели, сделались печальны и так изменились, что вас с трудом можно узнать; и когда мы смотрим на вас, мой полковник и я, то сердце у нас разрывается, и мы плачем…

— Ты плачешь? — спросил Арман, протянув руку Иову. — Ты плачешь с моим отцом, мой бедный, старый друг?

— Ах, мы прекрасно видим, как вы страдаете, — ответил Иов.

— Молчи…

— Мой бедный полковник, — продолжал Иов, — так изменился, что за него даже страшно; в течение четырех или пяти лет он постарел на двадцать лет; а за последние полгода он обратился в столетнего старика…