Тайны Парижа

– Уехал? Уехал? Но как? С кем? – спрашивала убитая горем мать, в отчаянии ломая руки.

– Уехал по морю… в лодке…

При этом ответе многие из слуг пожали плечами.

– Он сумасшедший! – сказали они.

– Но с кем же он уехал? – спросила Наика, схватив за руки старика.

– С Жаном.

Обе женщины переглянулись и уже более не сомневались. Отсутствие Жана подтверждало слова старика. Госпожа Сент-Люс, потеряв голову, поднялась на площадку и окинула долгим и жадным взглядом море, на котором уже скользил свет зарождающегося дня. Вдали не было видно ни одной лодки, ни одного корабля.

– Дитя мое! Дитя мое! Мое бедное дитя! – повторяла в припадке безумия мать.

И эта женщина, для которой ничего не было святого, упала на колени, моля Бога и святых, плакала отчаянными и кровавыми слезами и звала своего ребенка раздирающими душу криками.

Слуги уехали верхом по всем направлениям, а госпожу Сент-Люс, почти лишившуюся чувств, отнесли в ее комнату… В течение часа она металась по комнате с растрепанными волосами, блуждающими глазами; она была так страшна, что похититель испугался бы, если бы увидел разгневанную мать. Вдруг дверь отворилась, и человек, о котором совсем было забыла баронесса в своем горе, медленно и величественно вошел, как небесный мститель. Это был полковник Леон.

Он был бледен, как привидение, крупные слезы катились по его впалым щекам, и баронесса, искавшая своего сына повсюду и почти обезумевшая от горя, задрожала от удивления и ужаса, увидав этого человека, горе которого, казалось, было еще сильнее, чем ее. Она застонала и отступила на шаг, не будучи в силах ни вскрикнуть, ни сделать движения. Полковник закрыл дверь и направился прямо к ней;

Баронесса инстинктивно подалась назад, точно перед призраком смерти. Полковник запер за собою дверь, и оба они: мать, у которой похитили ее ребенка, и человек, полагавший, что сын его умер, – остались наедине. Страх баронессы был так силен, что она все отодвигалась от полковника. В глазах госпожи Сент-Люс капитан Ламберт был не более как управляющий, то есть, иначе говоря, подчиненный, и вдруг он без ее зова осмелился явиться в ее комнату. Но у полковника был теперь тот повелительный взгляд, перед которым все склонялось, и на него нельзя было смотреть без невольного ужаса… Его полный сдержанного гнева и затаенного горя вид, казалось, говорил баронессе: я пришел потребовать у вас страшного отчета.

– Баронесса, – медленно начал полковник мрачным и сдержанным от гнева голосом, – я пришел слить свое горе с вашим.

Баронесса вздрогнула и сделала еще шаг назад.

– Вы плачете о вашем ребенке?

Слова эти поразили госпожу Сент-Люс. Откуда этот человек знает, что Гектор ее сын?

– Дитя мое! – воскликнула она с тоской и ужасом.

– Я также оплакиваю своего ребенка, – сказал полковник.

– Вы?

В этом слове послышалось необычайное удивление.

– Мой сын умер, сударыня…

Глаза полковника засверкали от злобы.

– Ваш же… – продолжал он.

– Ах! – вскричала баронесса. – Вы знаете, что стало с ним, с моим Гектором?

– Да.

– Вы знаете и не скажете мне? О, говорите!

– Позже!

Надменная баронесса уже не дрожала перед этим таинственным и ужасным человеком, но смотрела на него умоляющими глазами. Яростный вопль вылетел из горла полковника:

– А, так вы любили вашего ребенка! – прохрипел он. – Вы, значит, любили хоть кого-нибудь на этом свете?

– Дитя мое! – сказала она с невыразимой мукой. – Вы знаете, что стало с ним и не хотите сказать мне. Ах! Значит, вы не знаете, что такое мать.

И гордая баронесса упала на колени и с мольбою протянула руки к полковнику:

– Ваш сын не умер, – сказал он.

Она вскричала. Это был крик радости и муки.

– Дитя мое! – бормотала она. – О, верните мне его… Скажите мне…

– Выслушайте сначала, сударыня, историю моего умершего сына, которого я оплакиваю, выслушайте вы, чей сын еще жив…

Полковник не только не поднял баронессу, но продолжал магнетизировать ее взглядом, обладавшим свойством змеи.

– Слушайте… – продолжал он. – Слушайте же, я этого требую.

Надежда, что этот человек вернет ей сына, уничтожила последнюю гордость в баронессе Сент-Люс. Она с покорностью ребенка склонила голову и прошептала:

– Говорите, сударь, я слушаю.

– Сударыня, – продолжал он, – я не капитан Ламберт. Я полковник Леон. У меня был сын, двадцатилетний юноша, хрупкий и белокурый, как вы, с золотым сердцем, с лицом ангела. Он умер потому, что его убили… да убили, так как он не мог держать шпаги и пистолета в руке, до того она была у него слаба и нежна.

Полковник остановился, и баронесса увидала, как слеза медленно скатилась по его щеке.

– Однажды, – снова начал полковник взволнованным, но твердым голосом, – однажды он встретил женщину, прекрасную и бессердечную, как вы… сударыня.

Баронесса вздрогнула: она боялась понять.

– Эта женщина попрала его любовь, – продолжал неумолимый полковник. – Она изобрела для него тысячу мучений; она истерзала его сердце, улыбаясь, как пантера раздирает лань или газель своими когтями… она заставила его невыразимо страдать, когда он увидел своего соперника, стоящим на коленях перед ней… затем…