Тайны Парижа

Она произнесла эти слова без гнева, спокойным и холодным тоном, и Арман выслушал ее с покорностью, красноречиво говорившей о той пылкой любви, которую эта женщина сумела внушить ему.

– Если вы согласны на мои условия, – продолжала она, – то допустим, что мы старые, очень старые друзья!

– Боже мой! – с нежностью прошептал Арман. – Допустите лучше, что я люблю вас, что все ваши желания для меня закон, что вам стоит сказать мне слово, чтобы я повиновался вам.

– Ну, что ж, охотно допускаю, что вы меня любите, но только причина вашей любви для вас самих непонятна, – продолжала она с такой тонкой усмешкой, что ее можно было принять за сочувствие. – Я допускаю, что вы меня любите…

– Ах! – воскликнул он. – Я люблю вас так, как ангелы любят своего Создателя.

– Пусть! Допускаю и это. Теперь я скажу вам, отчего вы меня любите, если вы сами этого не умеете себе объяснить. Вы любите меня прежде всего потому, что впервые' увидели меня в тот вечер, когда я защищала свою жизнь с энергией мужчины; потому что на следующий день я скрылась от вас. Ваше самолюбие и гордость заставили вас искать меня по всей Европе, а ваша любовь усилилась от той таинственности, которая окружает мою жизнь.

– Не знаю, отчего, – пробормотал Арман, – но я люблю вас.

– Итак, – продолжала Дама в черной перчатке, – зачем вы пришли сюда сегодня вечером?

– Ах, можете ли вы спрашивать меня об этом! – горячо воскликнул Арман, схватив ее руку.

– Вы пришли сказать мне, что вы любите меня, но ведь я давным-давно знаю это.

– И вы не сомневаетесь более в моей любви? – с радостью вскричал он.

– Нет, – ответила она, улыбнувшись еще раз, и продолжала: – Но вы пришли еще и потому, что сгораете желанием узнать, кто же такая эта женщина, рыскающая по белому свету, которую вы встречаете всюду, и отчего на одной руке у этой женщины надета черная перчатка, почему она, назначив свидание в Париже, украдкой бежала из того дома, где должна была ожидать вас. Но особенно вам хочется узнать, под чьим влиянием я находилась в тот вечер, когда, заслышав шум отворившейся двери и шаги, раздавшиеся на лестнице, я внезапно высказала сильный страх и умоляла вас бежать.

– Это правда, – согласился Арман, в душе у которого вдруг пробудились ревнивые подозрения.

– Наконец, – добавила она, – есть еще тайна, которую вы поклялись раскрыть. Вам хочется узнать, почему висел мой портрет в алькове студента Фредерика Дюлонга, какого рода мои отношения к Блиде и кто должен был войти ко мне через то окно, откуда явились вы?

Арман молчал. Но молчание служило подтверждением слов Дамы в черной перчатке.

– Вот этого-то вам и не узнать никогда! – заключила она.

– Ах! – с испугом воскликнул Арман.

– Итак, видите, – заметила она насмешливым тоном, – что вы любите вовсе не меня, а тайну, которая меня окружает.

Эти слова были так верны, что Арман, не найдя, что возразить, воскликнул с порывом страсти:

– Ну, пусть будет по-вашему, оставайтесь для меня загадкой, тайной, не говорите мне ни откуда вы явились, ни куда отправитесь, но позвольте мне любить вас…

И он бросился перед нею на колени и, взяв в свои руки ту ручку молодой женщины, на которой не было перчатки, покрыл ее жгучими поцелуями. Она не отнимала руки. Казалось, она наслаждается наивным увлечением и юношеской кипучей любовью, в которой Арман клялся ей на берегу необозримого моря, у подножия скал; и ей чудилось, что море и скалы вторят его клятве, чтобы придать ей странную торжественность. Но она вдруг вырвала свою руку и спросила:

– Хотите опять увидеть меня, хотите видеть меня часто… каждый вечер?

– О, возьмите взамен мою жизнь!

– Нет, я хочу меньшего. Я хочу, чтобы вы поклялись мне никогда не пытаться узнать, кто я, чтобы вы никому не говорили, ни отцу, ни Фульмен, ни одному человеку в мире о наших свиданиях; этой ценой вы можете видеть меня здесь каждую ночь…

– Клянусь вам! – воскликнул Арман, торжественно поднимая руку к небу!

– Помните, – продолжала она, – что в тот день, когда вы нарушите клятву, удар кинжала пронзит ваше сердце, и никогда людское правосудие не узнает, чья рука направила его.

Арман улыбнулся.

– В таком случае я проживу долго, – сказал он с оттенком горделивого торжества.

И он снова взял руку Дамы в черной перчатке и поднес её к губам, не заметив злой улыбки, скользнувшей по губам молодой женщины.

«Безумец!» – означала эта улыбка.

III

Арман стоял несколько времени на коленях перед Дамой в черной перчатке, покрывая ее руку поцелуями и шепча тот очаровательный вздор и невинные глупости, которые льются из сердца человека в час восторга и безумия.

– Довольно, дитя, – произнесла она растроганным голосом, который, казалось, выдавал смущение и страх, овладевающие женщиной в ту минуту, когда она чувствует, что отдает безвозвратно свое сердце, – ну, будет, встаньте, сердце у меня слишком мягкое, и я не в силах бранить вас.

Между убедительным и ласковым тоном, которым она произнесла эти слова, и тем высокомерным и отрывистым голосом, который минуту назад властно выражал желания этой женщины, была такая огромная разница, что сын полковника подумал, что он любим…