Тайны Парижа

Но когда все мелочи туалета были окончены, шпаги положены в карету, швейцар и берейтор снаряжены в путь, словом, когда было все готово, маркиз вдруг почувствовал ужасную тоску. Он вспомнил о жене и детях. Неужели он уедет, не взглянув на них, может быть, в последний раз, не запечатлев на их челе последнего поцелуя? Эммануэль, прежде храбрый и отважный, испугался… он страшился быть убитым, вспоминая о трех дорогих ему существах, приносивших ему в течение семи лет столько счастья.

– Нет, нет, – сказал он себе, – я хочу видеть своих детей.

Маленькие девочки спали на одной кровати в комнате, смежной со спальней их матери.

Пройти в эту комнату можно было или через спальню маркизы или через коридор со стеклянной дверью.

Через последний и вошел на цыпочках маркиз, сердце которого готово было разорваться, держа свечу в руке, потому что было еще темно. Он склонился над кроватью и хотел коснуться слегка губами чела спящих дочерей, чтобы не разбудить их; но свет свечи заставил одну из них, Берту, открыть глаза. Ребенок увидал Эммануэля, улыбнулся ему и, протянув ручонки, обвил его шею.

– А! Это ты, папа? – сказала она.

– Да, – ответил взволнованный маркиз и приложил палец к губам, – тише, не разбуди мать и сестру.

– Ты еще не ложился спать, папа? – спросил ребенок.

– Нет; доброй ночи, девочка.

Эммануэль почувствовал, что сердце его готово разорваться. Он хотел убежать, но какой-то магнит, казалось, удерживал его около этого улыбавшегося ему ребенка и другого, тоже улыбавшегося ему сквозь сон. Но вдруг он услышал голос в соседней комнате.

– С кем это ты говоришь, Берта? – спросила внезапно проснувшаяся маркиза.

– С папой, – ответил ребенок.

– Эммануэль! – позвала госпожа де Флар.

Маркиз почувствовал, как у него задрожали ноги, но, повинуясь звуку дорогого голоса, вошел в комнату жены. Маркиза, удивленная, приподнялась и посмотрела на мужа. Эммануэль старался ступать твердо, но был бледен, и несколько капель пота выступили у него на лбу.

– Откуда вы вернулись? – спросила маркиза. – И почему вы, мой друг, еще не спите?

– Мне послышался шум в детской, – сказал маркиз, стараясь уклониться от прямого ответа, – и я сошел вниз…

– Который час?

– Но я, без сомнения, ошибся, – прибавил маркиз.

– Который час? – переспросила маркиза, взгляд которой упал на каминные часы, показывавшие полчаса седьмого.

И она заметила, что на муже ее вместо халата надет сюртук, застегнутый на все пуговицы, и чистое белье.

– Ах! Господи! – сказала она. – Как… вы уже встали? – Да, – пробормотал Эммануэль. – Я ухожу.

– В шесть часов утра? Подозрение закралось в голову маркизы.

– О, Небо! – вскричала она.

Эммануэль заметил, как она побледнела, и, обняв ее, он проговорил:

– Боже мой! Что с вами?

Он почувствовал, как тоска его усилилась и как страшно билось ее сердце.

– Эммануэль! Эммануэль! – прошептала она. – Куда вы отправляетесь?.. Куда ты идешь?

«О! – подумал маркиз, – какое мучение!» И громко ответил:

– Милая моя, я хотел скрыть от вас правду, но теперь предпочитаю признаться вам.

– Ах! – вскричала госпожа де Флар. – Вы деретесь? У Эммануэля хватило силы остаться спокойным и улыбнуться.

– Только не я, – ответил он.

– Не вы?

– Нет.

– А кто же?

– Один из моих друзей, который явился ко мне вчера в одиннадцать часов вечера и просил меня быть у него секундантом.

Маркиз имел еще достаточно мужества солгать и улыбнуться, и у него хватило геройства прибавить:

– Согласитесь, что величайшее безумие для серьезного государственного мужа, подобного мне, быть секундантом у мальчика, который дерется, притом в первый раз; это студент, сын моего друга.

– Бедный юноша! – пробормотала маркиза, поверившая словам мужа.

– О! Я надеюсь привезти его к нам завтракать здравого и невредимого, – ответил маркиз.

И, обняв жену, он прибавил.

– Прощайте! Я желал бы приехать вовремя. До скорого свидания… Я вернусь к завтраку.

Эммануэль вырвался из объятий жены, прошел снова через детскую, взглянул на детей в последний раз и ускорил шаги.

Маленькая Берта уже опять заснула.

На лестнице маркиз почувствовал упадок сил и мужества. Он прислонился на минуту к перилам, так как ноги его сгибались, и приложил лихорадочно дрожащую руку ко лбу, покрытому потом.

– Боже мой! Боже мой! – прошептал он. – Неужели я их больше не увижу!..

Шаламбель, шатаясь, спустился с лестницы, прошел двор, как пьяный, и опомнился только тогда, когда встретился со стариком Жаном, еще более бледным и дрожащим, чем сам он. Старый слуга открыл дверцу кареты.

– Боже мой! Какое несчастье! – прошептал он. Маркиз строго посмотрел на него.

– Жан, – сказал он ему, – ты скажешь маркизе, если она спросит, то же, что и я сказал ей: дерусь не я, а один из моих друзей.

Жан поклонился со слезами на глазах. Маркиз сел в карету и сделал знак берейтору сесть рядом с собою, а швейцар тем временем уселся около кучера.

Карета покатилась.